Сто лет назад Российская империя встретила Новый, 1917 год
Никто, разумеется, не ведал, что наступающий Новый год ошеломит Россию, перевернет привычные устои. Граждане огромной империи, усаживаясь за праздничный стол, желали ли друг другу здоровья, удач, процветания. И очень надеялись, что их надежды сбудутся. Так было в Петрограде, Москве, Киеве, Симбирске, Екатеринбурге, других российских городах и весях.
Накануне праздника произошли события разной степени важности. Но радостных — немного. Грохочет и пылает надоевшая всем и изнуряющая всех же Первая мировая война, уносящая молодые жизни. С фронтов идут нескончаемые эшелоны с ранеными, искалеченными воинами. Газеты публикуют длинных списки погибших — солдат, унтер-офицеров, прапорщиков, штабс-капитанов…
Как там у Маяковского?
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие, нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..
Газета «Раннее утро» сообщает, что «состоялся большой спектакль и концерт в пользу русских раненых. Были поставлены сцены из „Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского“ с участием г-жи Ермоловой. Вторая картина пьесы Островского — „Свои собаки грызутся, чужая не приставай“, с участием Садовской и др».
Все чаще звучит слово «кризис». В Кременчуге не хватает хлеба, в Житомире и Сумах ощущается недостаток муки, в Одессе возник дефицит сахара. Взлетели вверх цены на продукты, с 1 января 1917 года на 15 процентов повысились цены на железнодорожные билеты.
Громкая и мрачная сенсация — в Петрограде растерзан любимец царской четы, «старец» Григорий Распутин. 21 декабря по старому стилю 1916 года Николай Второй записал в дневнике: «В 9 час. поехали всей семьей мимо здания фотографии и направо к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, который стоял уже опущенным в могилу».
Однако многие жалели не убиенного Распутина, а императрицу, которая потеряла человека, который мог спасти ее сына. Ведь было известно, что «Друг», как называла его Александра Федоровна, обладал магическими и гипнотическими способностями: помогал цесаревичу Алексею переносить тяжелую болезнь — гемофилию. Без него становились возможны всяческие бедствия и катастрофы. Так предсказывал сам Распутин…
Многие не ужасались убийцей — слух о том, что со «старцем» расправился князь Юсупов, сразу же разлетелся по Петрограду, а, наоборот, выражали ему поддержку. Так, великая княгиня Елизавета, сестра царицы, послала телеграмму матери Юсупова: «Все мои глубокие и горячие молитвы за всех вас, за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог».
Согласно царскому указу, на пост Председателя Совета министров назначен князь Николай Голицын. Говорили, что он чуть ли не на коленях умолял государя не взваливать на него эту ношу. Однако назначение состоялось по настоянию императрицы. Ох, во все она совала свой нос — в дела государственные, военные, советовала безвольному супругу, кого назначать на высокие должности, кого увольнять…
Ну а царь, как всегда, безмятежен. И записывает в дневнике, как гулял, какая была погода, с кем встречался и распивал чаи. Скучно, Николай Александрович! Лучше подумали бы о себе и своем семействе. Ведь над вами уже нависла смертельная беда…
Но царь не слышит. Зажигает папиросу, задумчиво глядит в окно. Стряхивает пепел. Макает ручку в чернильницу и выводит: «Был в пластунской черкеске. После чая занимался и отвечал на телеграммы. Вечером читал вслух».
Газета «Русское слово» отозвалась о Голицыне весьма скептически: «Без портфеля, без программы, без реформ, без доверия, без плана действия и вообще без руля и ветрил…» А ушедший 1916 год характеризовался так: «Глупый был покойничек и бестолковый».
«Новое время», анализируя первое заявление Голицына о предстоящей деятельности кабинета, писала, что самое плохое — отсутствие у премьера программы действий. Идут лишь надоевшие разговоры, которые много раз все слышали. Автор статьи сравнивал Голицына с героем Мольера Журденом, который не знал, что говорит прозой.
Военным министром стал генерал от инфантерии Михаил Беляев, а кресло министра народного просвещения занял Николай Кульчицкий. Пребывать на этих должностях им, как и Голицыну, суждено лишь два месяца…
Вроде все тихо, однако посол Франции Морис Палеолог встревожен. Вроде бы слух, но, весьма характерный: «Графиня Р., проведшая три дня в Москве, где она заказывала себе платья у известной портнихи Ломановой, подтверждает то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии: «Я ежедневно обедала в различных кругах. Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы царь показался в настоящее время на Красной площади, его встретили бы свистками. А царицу разорвали бы на куски. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом…» В заключение француз делает тревожный вывод: «Во всех классах общества чувствуется дыхание революции…»
Напряжение ощутил и прапорщик Сергей Вавилов, будущий президент академик наук СССР: «Москва распоясалась, опустилась, обнаглела. Странная какофония былой патриархальности, наивных сплетен и какого-то хулиганства с отчаяния. Дикое и звериное чувствуется и еле сдерживается».
Впрочем, многие были беззаботны. Отметив Рождество и, готовясь к встрече Нового года, россияне запасались напитками и снедью. В Москве мясо, дичь и зелень покупали у Лапина. Рыбу и икру — у Бараковых. Головкин бойко торговал соленьями, грибами, маринадами. За коньяком шли к Шустову, за водкой, настойками и наливками — к Смирнову, Синюшину и Смородинову. Фруктовыми водами, сельтерской и содовой поили Ланин и Калинкин. Закуски и фрукты брали у Елисеевых, Белова и Генералова. Белевскую яблочную пастилу и глазированные фрукты можно было купить у Прохорова.
«23 декабря по Дворцовому мосту открылось движение, — сообщал „Петербургский листок“. — По широким тротуарам, около деревянных пока перил, направляются в ту и другую сторону пешеходы. Пригласительные билеты были разосланы всем министрам и членам президиума обеих законодательных палат. Новый пятый мост через Неву шире на 2 сажени Троицкого моста. У него разводная часть посередине, причем ее механизмы построены на новом техническом принципе».
В полночь под Новый, 1917 год, год в столице по распоряжению митрополита Питирима во всех храмах было совершено торжественное молебствие. Митрополит служил в соборе Александро-Невской лавры, в Исаакиевском и Казанском соборах служили викарные архиереи — Вениамин Гдовский и Геннадий Нарвский.
1 января государь принимал гостей в Царском Селе. Среди них были министры, великие князья, представители дипломатического корпуса. Николай Второй беседовал с некоторыми из них и в шестом часу вечера отбыл восвояси.
Газета «Русское Слово» рассказала, как встретили Новый год военные в штабе Юго-Западного фронта. Его главнокомандующий, генерал-адъютант Алексей Брусилов выразил надежду на скорую победу: «…Я лично, как по имеющимся в моем распоряжении сведениям, так и по глубокой моей вере, вполне убежден… что в этом году враг будет, наконец, окончательно разбит. Мы его уничтожать совсем не желаем, но мы должны его наказать за то море крови, которым он залил Европу…»
Вильгельм Второй тоже верит в победу. Он выпустил воззвание, в котором говорилось: «Наши блестящие победы и железное напряжение воли, с которым наш борющийся народ несет тяготы и бедствия войны, как лицом к лицу с врагом, так и на родине, ручаются за то, что нашему возлюбленному отечеству и впредь нечего бояться. Разгоревшиеся ярким пламенем возмущения священный гнев и ярость должны удвоить силы каждого немца и каждой немки…»
Стоит привести еще одну цитату: «1917 год — год решающего поворота в судьбах страны». Ее автор — ни Ленин, ни Николай Второй, ни Керенский. Так выразился представитель партии кадетов, член Государственной Думы Федор Родичев. Конечно, он не мог предвидеть дальнейший ход событий, однако выразил чаяния многих — жить по-старому никто уже не мог, а ступить на новый путь никто не решался…
Заполнены рестораны, трактиры, кафе — народ гуляет с привычным для России размахом. Сухой закон, введенный в начале войны, действует и… не действует. «В 11 часов вечера было не найти ни одного свободного столика, — писала одна из столичных газет. — Запрещенные вино, коньяки, водка льются рекой, цены на них возросли баснословно: 20 рублей бутылка вина — кислой бурды, 80 рублей — коньяк. Водку пьют стаканами, наливая из нарзанной бутылки…»
Рекламы зовут в кинематограф — там демонстрируют русские фильмы «Отец Сергий», «Король Парижа», «Дженни», «За счастьем», американские ленты с Чарли Чаплиным — «Искатели приключений», «Иммигрант», «Исцеление».
«Встреча Нового, 1917 года произошла у нас на сей раз с необычной помпой… — записал в дневнике художник Александр Бенуа. — Пришла масса гостей. Особенно эффектным и даже жутким получилось появление колоссальной фигуры Старого года… Вечер закончился обильным ужином (с жареными курами). Все пожелания при наступлении Нового года свелись к скорейшему наступлению мира!»
Знаменитый бас Федор Шаляпин устроил в Москве благотворительный спектакль. Он участвовал в опере Рихарда Вагнера «Дон Карлос», поставленной в Большом театре. На сцене Михайловского театра в Санкт-Петербурге во время спектакля в пользу театральной труппы танцевали примы — Тамара Карсавина, Матильда Кшесинская, Екатерина Гельцер. «Всего понемножку!» — так озаглавил свою статью в «Новом Времени» театральный критик. Впрочем, он был разочарован: «…Блюдо давнишнее, приготовленное без претензии, по вкусу доброго старого времени. Весело, водевильно, наивно». Но бывшую фаворитку императора критик хвалил: «М.Ф. Кшесинская волшебничала. Она владеет тайнами техники, никому не доступной из современных танцовщиц…»
Жизнь в Петрограде стала опасной. Резко возросло количество преступлений, причем, опасности подвергались даже влиятельные особы. К примеру, во время прогулки на Крестовском острове морской министр России Иван Григорович, который был без охраны, подвергся нападению двух хулиганов. Однако адмирал не растерялся, выхватил револьвер и обратил нападавших в бегство.
Петроградский градоначальник Александр Балк созвал совещание для выяснения мер по предупреждению краж и грабежей. По мнению высоких полицейских чинов, рост преступности объяснялся продолжающейся войной. Газеты на это отреагировали с иронией: «Но ведь полиция от войны не потерпела ущерба: и пристава, и околоточные, и городовые благополучно избегают призыва на фронт, и, следовательно, кадры их не поредели…»
Все, господа. Ближе к Февральской революции подходить не стану. До нее еще несколько десятков относительно спокойных дней. Пока заседает в Таврическом дворце Государственная Дума, суетятся министры, поезд Николая Второго разъезжает между ставкой в Могилеве и Царским селом. В петроградских и московских магазинах еще достаточно хлеба, и никаких скоплений возбужденных людей не наблюдается.
Никто, разумеется, не ведал, что наступающий Новый год ошеломит Россию, перевернет привычные устои. Граждане огромной империи, усаживаясь за праздничный стол, желали ли друг другу здоровья, удач, процветания. И очень надеялись, что их надежды сбудутся. Так было в Петрограде, Москве, Киеве, Симбирске, Екатеринбурге, других российских городах и весях.
Накануне праздника произошли события разной степени важности. Но радостных — немного. Грохочет и пылает надоевшая всем и изнуряющая всех же Первая мировая война, уносящая молодые жизни. С фронтов идут нескончаемые эшелоны с ранеными, искалеченными воинами. Газеты публикуют длинных списки погибших — солдат, унтер-офицеров, прапорщиков, штабс-капитанов…
Как там у Маяковского?
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие, нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..
Газета «Раннее утро» сообщает, что «состоялся большой спектакль и концерт в пользу русских раненых. Были поставлены сцены из „Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского“ с участием г-жи Ермоловой. Вторая картина пьесы Островского — „Свои собаки грызутся, чужая не приставай“, с участием Садовской и др».
Все чаще звучит слово «кризис». В Кременчуге не хватает хлеба, в Житомире и Сумах ощущается недостаток муки, в Одессе возник дефицит сахара. Взлетели вверх цены на продукты, с 1 января 1917 года на 15 процентов повысились цены на железнодорожные билеты.
Громкая и мрачная сенсация — в Петрограде растерзан любимец царской четы, «старец» Григорий Распутин. 21 декабря по старому стилю 1916 года Николай Второй записал в дневнике: «В 9 час. поехали всей семьей мимо здания фотографии и направо к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, который стоял уже опущенным в могилу».
Однако многие жалели не убиенного Распутина, а императрицу, которая потеряла человека, который мог спасти ее сына. Ведь было известно, что «Друг», как называла его Александра Федоровна, обладал магическими и гипнотическими способностями: помогал цесаревичу Алексею переносить тяжелую болезнь — гемофилию. Без него становились возможны всяческие бедствия и катастрофы. Так предсказывал сам Распутин…
Многие не ужасались убийцей — слух о том, что со «старцем» расправился князь Юсупов, сразу же разлетелся по Петрограду, а, наоборот, выражали ему поддержку. Так, великая княгиня Елизавета, сестра царицы, послала телеграмму матери Юсупова: «Все мои глубокие и горячие молитвы за всех вас, за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог».
Согласно царскому указу, на пост Председателя Совета министров назначен князь Николай Голицын. Говорили, что он чуть ли не на коленях умолял государя не взваливать на него эту ношу. Однако назначение состоялось по настоянию императрицы. Ох, во все она совала свой нос — в дела государственные, военные, советовала безвольному супругу, кого назначать на высокие должности, кого увольнять…
Ну а царь, как всегда, безмятежен. И записывает в дневнике, как гулял, какая была погода, с кем встречался и распивал чаи. Скучно, Николай Александрович! Лучше подумали бы о себе и своем семействе. Ведь над вами уже нависла смертельная беда…
Но царь не слышит. Зажигает папиросу, задумчиво глядит в окно. Стряхивает пепел. Макает ручку в чернильницу и выводит: «Был в пластунской черкеске. После чая занимался и отвечал на телеграммы. Вечером читал вслух».
Газета «Русское слово» отозвалась о Голицыне весьма скептически: «Без портфеля, без программы, без реформ, без доверия, без плана действия и вообще без руля и ветрил…» А ушедший 1916 год характеризовался так: «Глупый был покойничек и бестолковый».
«Новое время», анализируя первое заявление Голицына о предстоящей деятельности кабинета, писала, что самое плохое — отсутствие у премьера программы действий. Идут лишь надоевшие разговоры, которые много раз все слышали. Автор статьи сравнивал Голицына с героем Мольера Журденом, который не знал, что говорит прозой.
Военным министром стал генерал от инфантерии Михаил Беляев, а кресло министра народного просвещения занял Николай Кульчицкий. Пребывать на этих должностях им, как и Голицыну, суждено лишь два месяца…
Вроде все тихо, однако посол Франции Морис Палеолог встревожен. Вроде бы слух, но, весьма характерный: «Графиня Р., проведшая три дня в Москве, где она заказывала себе платья у известной портнихи Ломановой, подтверждает то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии: «Я ежедневно обедала в различных кругах. Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы царь показался в настоящее время на Красной площади, его встретили бы свистками. А царицу разорвали бы на куски. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом…» В заключение француз делает тревожный вывод: «Во всех классах общества чувствуется дыхание революции…»
Напряжение ощутил и прапорщик Сергей Вавилов, будущий президент академик наук СССР: «Москва распоясалась, опустилась, обнаглела. Странная какофония былой патриархальности, наивных сплетен и какого-то хулиганства с отчаяния. Дикое и звериное чувствуется и еле сдерживается».
Впрочем, многие были беззаботны. Отметив Рождество и, готовясь к встрече Нового года, россияне запасались напитками и снедью. В Москве мясо, дичь и зелень покупали у Лапина. Рыбу и икру — у Бараковых. Головкин бойко торговал соленьями, грибами, маринадами. За коньяком шли к Шустову, за водкой, настойками и наливками — к Смирнову, Синюшину и Смородинову. Фруктовыми водами, сельтерской и содовой поили Ланин и Калинкин. Закуски и фрукты брали у Елисеевых, Белова и Генералова. Белевскую яблочную пастилу и глазированные фрукты можно было купить у Прохорова.
«23 декабря по Дворцовому мосту открылось движение, — сообщал „Петербургский листок“. — По широким тротуарам, около деревянных пока перил, направляются в ту и другую сторону пешеходы. Пригласительные билеты были разосланы всем министрам и членам президиума обеих законодательных палат. Новый пятый мост через Неву шире на 2 сажени Троицкого моста. У него разводная часть посередине, причем ее механизмы построены на новом техническом принципе».
В полночь под Новый, 1917 год, год в столице по распоряжению митрополита Питирима во всех храмах было совершено торжественное молебствие. Митрополит служил в соборе Александро-Невской лавры, в Исаакиевском и Казанском соборах служили викарные архиереи — Вениамин Гдовский и Геннадий Нарвский.
1 января государь принимал гостей в Царском Селе. Среди них были министры, великие князья, представители дипломатического корпуса. Николай Второй беседовал с некоторыми из них и в шестом часу вечера отбыл восвояси.
Газета «Русское Слово» рассказала, как встретили Новый год военные в штабе Юго-Западного фронта. Его главнокомандующий, генерал-адъютант Алексей Брусилов выразил надежду на скорую победу: «…Я лично, как по имеющимся в моем распоряжении сведениям, так и по глубокой моей вере, вполне убежден… что в этом году враг будет, наконец, окончательно разбит. Мы его уничтожать совсем не желаем, но мы должны его наказать за то море крови, которым он залил Европу…»
Вильгельм Второй тоже верит в победу. Он выпустил воззвание, в котором говорилось: «Наши блестящие победы и железное напряжение воли, с которым наш борющийся народ несет тяготы и бедствия войны, как лицом к лицу с врагом, так и на родине, ручаются за то, что нашему возлюбленному отечеству и впредь нечего бояться. Разгоревшиеся ярким пламенем возмущения священный гнев и ярость должны удвоить силы каждого немца и каждой немки…»
Стоит привести еще одну цитату: «1917 год — год решающего поворота в судьбах страны». Ее автор — ни Ленин, ни Николай Второй, ни Керенский. Так выразился представитель партии кадетов, член Государственной Думы Федор Родичев. Конечно, он не мог предвидеть дальнейший ход событий, однако выразил чаяния многих — жить по-старому никто уже не мог, а ступить на новый путь никто не решался…
Заполнены рестораны, трактиры, кафе — народ гуляет с привычным для России размахом. Сухой закон, введенный в начале войны, действует и… не действует. «В 11 часов вечера было не найти ни одного свободного столика, — писала одна из столичных газет. — Запрещенные вино, коньяки, водка льются рекой, цены на них возросли баснословно: 20 рублей бутылка вина — кислой бурды, 80 рублей — коньяк. Водку пьют стаканами, наливая из нарзанной бутылки…»
Рекламы зовут в кинематограф — там демонстрируют русские фильмы «Отец Сергий», «Король Парижа», «Дженни», «За счастьем», американские ленты с Чарли Чаплиным — «Искатели приключений», «Иммигрант», «Исцеление».
«Встреча Нового, 1917 года произошла у нас на сей раз с необычной помпой… — записал в дневнике художник Александр Бенуа. — Пришла масса гостей. Особенно эффектным и даже жутким получилось появление колоссальной фигуры Старого года… Вечер закончился обильным ужином (с жареными курами). Все пожелания при наступлении Нового года свелись к скорейшему наступлению мира!»
Знаменитый бас Федор Шаляпин устроил в Москве благотворительный спектакль. Он участвовал в опере Рихарда Вагнера «Дон Карлос», поставленной в Большом театре. На сцене Михайловского театра в Санкт-Петербурге во время спектакля в пользу театральной труппы танцевали примы — Тамара Карсавина, Матильда Кшесинская, Екатерина Гельцер. «Всего понемножку!» — так озаглавил свою статью в «Новом Времени» театральный критик. Впрочем, он был разочарован: «…Блюдо давнишнее, приготовленное без претензии, по вкусу доброго старого времени. Весело, водевильно, наивно». Но бывшую фаворитку императора критик хвалил: «М.Ф. Кшесинская волшебничала. Она владеет тайнами техники, никому не доступной из современных танцовщиц…»
Жизнь в Петрограде стала опасной. Резко возросло количество преступлений, причем, опасности подвергались даже влиятельные особы. К примеру, во время прогулки на Крестовском острове морской министр России Иван Григорович, который был без охраны, подвергся нападению двух хулиганов. Однако адмирал не растерялся, выхватил револьвер и обратил нападавших в бегство.
Петроградский градоначальник Александр Балк созвал совещание для выяснения мер по предупреждению краж и грабежей. По мнению высоких полицейских чинов, рост преступности объяснялся продолжающейся войной. Газеты на это отреагировали с иронией: «Но ведь полиция от войны не потерпела ущерба: и пристава, и околоточные, и городовые благополучно избегают призыва на фронт, и, следовательно, кадры их не поредели…»
Все, господа. Ближе к Февральской революции подходить не стану. До нее еще несколько десятков относительно спокойных дней. Пока заседает в Таврическом дворце Государственная Дума, суетятся министры, поезд Николая Второго разъезжает между ставкой в Могилеве и Царским селом. В петроградских и московских магазинах еще достаточно хлеба, и никаких скоплений возбужденных людей не наблюдается.
