• Реклама: 💰 Пополни свой портфель с минимальной комиссией на Transfer24.pro
  • Добро пожаловать на инвестиционный форум!

    Во всем многообразии инвестиций трудно разобраться. MMGP станет вашим надежным помощником и путеводителем в мире инвестиций. Только самые последние тренды, передовые технологии и новые возможности. 400 тысяч пользователей уже выбрали нас. Самые актуальные новости, проверенные стратегии и способы заработка. Сюда люди приходят поделиться своим опытом, найти и обсудить новые перспективы. 16 миллионов сообщений, оставленных нашими пользователями, содержат их бесценный опыт и знания. Присоединяйтесь и вы!

    Впрочем, для начала надо зарегистрироваться!
  • 🐑 Моисей водил бесплатно. А мы платим, хотя тоже планируем работать 40 лет! Принимай участие в партнеской программе MMGP
  • 📝 Знаешь буквы и умеешь их компоновать? Платим. Дорого. Бессрочная акция от MMGP: "ОПЛАТА ЗА СООБЩЕНИЯ"

О гигиене в средневековой Европе

okyl

Специалист
Регистрация
03.10.2007
Сообщения
746
Реакции
22
Поинты
0.000
Европейцы во все времена считали Россию варварской страной. И мы сами нередко выражаемся о ней в том же духе. О нынешних временах говорить не буду, но можно с уверенность сказать, что вплоть до 19 века Россия, несмотря на все недостатки, была самым цивилизованным из европейских государств.

Многие с тоской представляют себе старую Европу с благородными рыцарями (ха-ха), готовыми на подвиги во имя прекрасных дам (хо-хо), с прекрасными дворцами и галантными мушкетерами (ну-ну), с пышными королевскими приемами и благоухающими садами Версаля. Многие думают: ну почему я не родился (родилась) в те красивые времена? Почему мне приходится жить в эти скучные годы, когда о чести и красоте забыли?

Поверьте - вам очень повезло.

До 19 века в Европе царила ужасающая дикость. Забудьте о том, что вам показывали в фильмах и фэнтезийных романах. Правда - она гораздо менее... хм... благоуханна. Причем это относится не только к мрачному Средневековью. В воспеваемых эпохах Возрождения и Ренессанса принципиально ничего не изменилось.

Кстати, как ни прискорбно, но почти за все отрицательные стороны жизни в той Европе ответственна христианская церковь. Католическая, в первую очередь. Теперь я понимаю князя Мышкина, который говорил, что "католичество - еще хуже, чем атеизм".

Античный мир возвел гигиенические процедуры в одно из главных удовольствий, достаточно вспомнить знаменитые римские термы. До победы христианства только в одном Риме действовало более тысячи бань. Христиане первым делом, придя к власти, закрыли все бани.

К мытью тела тогдашний люд относился подозрительно: нагота - грех, да и холодно - простудиться можно. Горячая же ванна нереальна - дровишки стоили уж очень дорого, основному потребителю - Святой Инквизиции - и то с трудом хватало, иногда любимое сожжение приходилось заменять четвертованием, а позже - колесованием.

Королева Испании Изабелла Кастильская (конец XV в.) признавалась, что за всю жизнь мылась всего два раза - при рождении и в день свадьбы. Дочь одного из французских королей погибла от вшивости. Папа Климент V погибает от дизентерии, а Папа Климент VII мучительно умирает от чесотки (как и король Филипп II). Герцог Норфолк отказывался мыться из религиозных убеждений. Его тело покрылось гнойниками. Тогда слуги дождались, когда его светлость напьется мертвецки пьяным, и еле-еле отмыли.

Русские послы при дворе Людовика XIV писали, что их величество "смердит аки дикий зверь". Самих же русских по всей Европе считали извращенцами за то, что те ходили в баню раз в месяц - безобразно часто.

Если в ХV - ХVI веках богатые горожане мылись хотя бы раз в полгода, в ХVII - ХVIII веках они вообще перестали принимать ванну. Правда, иногда приходилось ею пользоваться - но только в лечебных целях. К процедуре тщательно готовились и накануне ставили клизму. Французский король Людовик ХIV мылся всего два раза в жизни - и то по совету врачей. Мытье привело монарха в такой ужас, что он зарекся когда-либо принимать водные процедуры.

В те смутные времена уход за телом считался грехом. Христианские проповедники призывали ходить буквально в рванье и никогда не мыться, так как именно таким образом можно было достичь духовного очищения. Мыться нельзя было еще и потому, что так можно было смыть с себя святую воду, к которой прикоснулся при крещении. В итоге люди не мылись годами или не знали воды вообще. Грязь и вши считались особыми признаками святости. Монахи и монашки подавали остальным христианам соответствующий пример служения Господу.

На чистоту смотрели с отвращением. Вшей называли "Божьими жемчужинами" и считали признаком святости. Святые, как мужского, так и женского пола, обычно кичились тем, что вода никогда не касалась их ног, за исключением тех случаев, когда им приходилось переходить вброд реки.

Люди настолько отвыкли от водных процедур, что доктору Ф.Е. Бильцу в популярном учебнике медицины конца XIX(!) века приходилось уговаривать народ мыться. "Есть люди, которые, по правде говоря, не отваживаются купаться в реке или в ванне, ибо с самого детства никогда не входили в воду. Боязнь эта безосновательна, - писал Бильц в книге "Новое природное лечение", - После пятой или шестой ванны к этому можно привыкнуть...". Доктору мало кто верил...

Духи - важное европейское изобретение - появились на свет именно как реакция на отсутствие бань. Первоначальная задача знаменитой французской парфюмерии была одна - маскировать страшный смрад годами немытого тела резкими и стойкими духами.

Король-Солнце, проснувшись однажды утром в плохом настроении (а это было его обычное состояние по утрам, ибо, как известно, Людовик XIV страдал бессонницей из-за клопов), повелел всем придворным душиться. Речь идет об эдикте Людовика XIV, в котором говорилось, что при посещении двора следует не жалеть крепких духов, чтобы их аромат заглушал зловоние от тел и одежд.

Первоначально эти "пахучие смеси" были вполне естественными. Дамы европейского средневековья, зная о возбуждающем действии естественного запаха тела, смазывали своими соками, как духами, участки кожи за ушами и на шее, чтобы привлечь внимание желанного объекта.

С приходом христианства будущие поколения европейцев забыли о туалетах со смывом на полторы тысячи лет, повернувшись лицом к ночным вазам. Роль забытой канализации выполняли канавки на улицах, где струились зловонные ручьи помоев. Забывшие об античных благах цивилизации люди справляли теперь нужду где придется. Например, на парадной лестнице дворца или замка. Французский королевский двор периодически переезжал из замка в замок из-за того, что в старом буквально нечем было дышать. Ночные горшки стояли под кроватями дни и ночи напролет.

После того, как французский король Людовик IX (ХIII в.) был облит дерьмом из окна, жителям Парижа было разрешено удалять бытовые отходы через окно, лишь трижды предварительно крикнув: "Берегись!" Примерно в 17 веке для защиты голов от фекалий были придуманы широкополые шляпы.

Изначально реверанс имел своей целью всего лишь убрать обосранную вонючую шляпу подальше от чувствительного носа дамы.

В Лувре, дворце французских королей, не было ни одного туалета. Опорожнялись во дворе, на лестницах, на балконах. При "нужде" гости, придворные и короли либо приседали на широкий подоконник у открытого окна, либо им приносили "ночные вазы", содержимое которых затем выливалось у задних дверей дворца.

То же творилось и в Версале, например во время Людовика XIV, быт при котором хорошо известен благодаря мемуарам герцога де Сен Симона. Придворные дамы Версальского дворца, прямо посреди разговора (а иногда даже и во время мессы в капелле или соборе), вставали и непринужденно так, в уголочке, справляли малую (и не очень) нужду.

Король-Солнце, как и все остальные короли, разрешал придворным использовать в качестве туалетов любые уголки Версаля и других замков. Стены замков оборудовались тяжелыми портьерами, в коридорах делались глухие ниши. Но не проще ли было оборудовать какие-нибудь туалеты во дворе или просто бегать в парк? Нет, такое даже в голову никому не приходило, ибо на страже Традиции стояла ...диарея. Беспощадная, неумолимая, способная застигнуть врасплох кого угодно и где угодно. При соответствующем качестве средневековой пищи понос был перманентным. Эта же причина прослеживается в моде тех лет на мужские штаны-панталоны, состоящие из одних вертикальных ленточек в несколько слоев. Парижская мода на большие широкие юбки, очевидно, вызвана теми же причинами. Хотя юбки использовались также и с другой целью - чтобы скрыть под ними собачку, которая была призвана защищать Прекрасных Дам от блох.

Естественно, набожные люди предпочитали испражняться лишь с Божией помощью - венгерский историк Иштван Рат-Вег в "Комедии книги" приводит виды молитв из молитвенника под названием: "Нескромные пожелания богобоязненной и готовой к покаянию души на каждый день и по разным случаям", в число которых входит "Молитва при отправлении естественных потребностей".

Не имевшие канализации средневековые города Европы зато имели крепостную стену и оборонительный ров, заполненный водой. Он роль "канализации" и выполнял. Со стен в ров сбрасывалось дерьмо. Во Франции кучи дерьма за городскими стенами разрастались до такой высоты, что стены приходилось надстраивать, как случилось в том же Париже - куча разрослась настолько, что говно стало обратно переваливаться, да и опасно это показалось - вдруг еще враг проникнет в город, забравшись на стену по куче экскрементов.

Улицы утопали в грязи и дерьме настолько, что в распутицу не было никакой возможности по ним пройти. Именно тогда, согласно дошедшим до нас летописям, во многих немецких городах появились ходули, "весенняя обувь" горожанина, без которых передвигаться по улицам было просто невозможно.

Вот как, по данным европейских археологов, выглядел настоящий французский рыцарь на рубеже XIV-XV вв: средний рост этого средневекового "сердцееда" редко превышал один метр шестьдесят (с небольшим) сантиметров (население тогда вообще было низкорослым). Небритое и немытое лицо этого "красавца" было обезображено оспой (ею тогда в Европе болели практически все). Под рыцарским шлемом, в свалявшихся грязных волосах аристократа, и в складках его одежды во множестве копошились вши и блохи.

Изо рта рыцаря так сильно пахло, что для современных дам было бы ужасным испытанием не только целоваться с ним, но даже стоять рядом (увы, зубы тогда никто не чистил). А ели средневековые рыцари все подряд, запивая все это кислым пивом и закусывая чесноком - для дезинфекции.

Кроме того, во время очередного похода рыцарь сутками был закован в латы, которые он при всем своем желании не мог снять без посторонней помощи. Процедура надевания и снимания лат по времени занимала около часа, а иногда и дольше. Разумеется, всю свою нужду благородный рыцарь справлял... прямо в латы.

Некоторые историки были удивлены, почему солдаты Саллах-ад-Дина так легко находили христианские лагеря. Ответ пришел очень скоро - по запаху.

Если в начале средневековья в Европе одним из основных продуктов питания были желуди, которые ели не только простолюдины, но и знать, то впоследствии (в те редкие года, когда не было голода) стол бывал более разнообразным. Модные и дорогие специи использовались не только для демонстрации богатства, они также перекрывали запах, источаемый мясом и другими продуктами.

В Испании в средние века женщины, чтобы не завелись вши, часто натирали волосы чесноком.

Чтобы выглядеть томно-бледной, дамы пили уксус. Собачки, кроме работы живыми блохоловками, еще одним способом пособничали дамской красоте: в средневековье собачьей мочой обесцвечивали волосы.

Сифилис ХVII -XVIII веков стал законодателем мод. Гезер писал, что из-за сифилиса исчезала всяческая растительность на голове и лице. И вот кавалеры, дабы показать дамам, что они вполне безопасны и ничем таким не страдают, стали отращивать длиннющие волосы и усы. Ну, а те, у кого это по каким-либо причинам не получалось, придумали парики, которые при достаточно большом количестве сифилитиков в высших слоях общества быстро вошли в моду и в Европе и в Северной Америке. Сократовские же лысины мудрецов перестали быть в почете до наших дней.

Благодаря уничтожению христианами кошек расплодившиеся крысы разнесли по всей Европе чумную блоху, отчего пол-Европы погибло. Спонтанно появилась новая и столь необходимая в тех условиях профессия крысолова. Власть этих людей над крысами объясняли не иначе как данной дьяволом, и потому церковь и инквизиция при каждом удобном случае расправлялись с крысоловами, способствуя таким образом дальнейшему вымиранию своей паствы от голода и чумы.

Методы борьбы с блохами были пассивными, как например палочки-чесалочки. Знать с насекомыми борется по своему - во время обедов Людовика XIV в Версале и Лувре присутствует специальный паж для ловли блох короля. Состоятельные дамы, чтобы не разводить "зоопарк", носят шелковые нижние рубашки, полагая, что вошь за шелк не уцепится, ибо скользко. Так появилось шелковое нижнее белье, к шелку блохи и вши действительно не прилипают.

Влюбленные трубадуры собирали с себя блох и пересаживали на даму, чтоб кровь смешалась в блохе.

Кровати, представляющие собой рамы на точеных ножках, окруженные низкой решеткой и обязательно с балдахином в средние века приобретают большое значение. Столь широко распространенные балдахины служили вполне утилитарной цели - чтобы клопы и прочие симпатичные насекомые с потолка не сыпались.

Считается, что мебель из красного дерева стала столь популярна потому, что на ней не было видно клопов.

Кормить собой вшей, как и клопов, считалось "христианским подвигом". Последователи святого Фомы, даже наименее посвященные, готовы были превозносить его грязь и вшей, которых он носил на себе. Искать вшей друг на друге (точно, как обезьяны - этологические корни налицо) - значило высказывать свое расположение.

Средневековые вши даже активно участвовали в политике - в городе Гурденбурге (Швеция) обыкновенная вошь (Pediculus) была активным участником выборов мэра города. Претендентами на высокий пост могли быть в то время только люди с окладистыми бородами. Выборы происходили следующим образом. Кандидаты в мэры садились вокруг стола и выкладывали на него свои бороды. Затем специально назначенный человек вбрасывал на середину стола вошь. Избранным мэром считался тот, в чью бороду заползало насекомое.

Пренебрежение гигиеной обошлось Европе очень дорого: в XIV веке от чумы ("черной смерти") Франция потеряла треть населения, а Англия и Италия - до половины.

Медицинские методы оказания помощи в то время были примитивными и жестокими. Особенно в хирургии. Например, для того, чтобы ампутировать конечность, в качестве "обезболивающего средства" использовался тяжелый деревянный молоток, "киянка", удар которого по голове приводил к потере сознания больного, с другими непредсказуемыми последствиями. Раны прижигали каленым железом, или поливали крутым кипятком или кипящей смолой. Повезло тому, у кого всего лишь геморрой. В средние века его лечили прижиганием раскаленным железом. Это значит - получи огненный штырь в задницу - и свободен. Здоров.

Сифилис обычно лечили ртутью, что, само собой, к благоприятным поледствиям привести не могло.

Кроме клизм и ртути основным универсальным методом, которым лечили всех подряд, являлось кровопускание. Болезни считались насланными дьяволом и подлежали изгнанию - "зло должно выйти наружу". У истоков кровавого поверья стояли монахи - "отворители крови". Кровь пускали всем - для лечения, как средство борьбы с половым влечением, и вообще без повода - по календарю. "Монахи чувствовали себя знатоками в искусстве врачевания и с полным правом давали рекомендации". Основная проблема была в самой порочной логике такого лечения - если улучшение у больного не наступало, то вывод делался только один - крови выпустили слишком мало. И выпускали еще и еще, пока больной от потери крови не умирал. Кровопускание, как излюбленный метод лечения всех болезней, унесло, вероятно, жизней не менее, чем чума.

Была в средневековой европе и хирургия. Даже если хирург научился резать быстро - а к этому они и стремились, памятуя Гиппократа: "Причиняющее боль должно быть в них наиболее короткое время, а это будет, когда сечение выполняется скоро" - то из-за отсутствия обезболивания даже виртуозная техника хирурга выручала лишь в редких случаях. В Древнем Египте попытки обезболивания делались уже в V-III тысячелетиях до н.э. Анестезия в Древней Греции и Риме, в Древнем Китае и Индии осуществлялась с использованием настоек мандрагоры, белладонны, опия и т.п., в ХV-ХIII веках до н.э. для этой цели был впервые применен алкоголь. Но в христианской Европе обо всем этом позабыли.

Широко распространяются в средневековье лекарства из трупов и размолотых костей. Гарманн приводит также рецепт "божественной воды", названной так за свои чудесные свойства: берется целиком труп человека, отличавшегося при жизни добрым здоровьем, но умершего насильственной смертью; мясо, кости и внутренности разрезаются на мелкие кусочки; все смешивается и с помощью перегонки превращается в жидкость.

Нарочитое пренебрежение к смерти и презрение к земной жизни проявилось в таком явлении, как мода на человеческие черепа. Историк Рат-Вег поражался такому обычаю, широко распространенном в Европе еще в 18-ом веке:

"Трудно представить, что человеческий череп когда-то был предметом моды. Ненормальная мода родилась в Париже в 1751 году. Знатные дамы устанавливали череп на туалетный столик, украшали его разноцветными лентами, устанавливали в него горящую свечу и временами погружались в благоговейное созерцание". Но удивляться тут особенно нечему - у такого отношения к человеческим останкам глубокие корни. Христиане тысячелетие насаждали культ поклонения мощам. Как известно, первые христиане жили в катакомбах в окружении трупов.

Для языческой культуры это было неприемлемым явлением. Евнапий из Сард в IV веке описывал осквернение христианами языческого храма Сераписа: "они привели в это священное место так называемых монахов, которые имеют хотя человеческий образ, но .... собирают кости и черепа людей, уличенных в преступлениях и казненных по приговору суда, выдают их за богов и повергаются ниц перед ними". Этим культом мертвых тел, а также культом евхаристии, Церковь добилась того, что народ в Европе еще в 17-ом веке свято верил, что истертые в порошок черепа и костяшки пальцев очень полезны для здоровья. Из обожженных костей счастливых супругов или страстных любовников приготовляли возбуждающий любовный напиток.

Выражение "переплет из человеческой кожи" скорее вызовет ассоциации только с пропагандистскими байками вроде "абажуров из кожи в Бухенвальде" и "мыла из евреев". Но если на пресловутые абажуры посмотреть нигде не получится ввиду их отсутствия, то прототипы этого "навета" вполне реальны. Книг, переплетенных в человеческую кожу, в библиотеках достаточно. Книги или пергамент, обернутые в человеческую кожу, появились в средневековье, когда стало широко практиковаться дубление человеческой кожи (и сохранение других частей тела). Эти книги до нас не дошли, хотя есть некоторые исторические сообщения касательно Библии XIII-ого века и текста Decretals (Католическое церковное право), написанных на человеческой коже.

Среди других переплетенных в человеческую кожу документов - копия Прав Человека и нескольких копий французской Конституции 1793 г.

Великий инквизитор Испании Томас де Торквемада (1420-1498), широко прославившийся своей священной борьбой с еретиками, стал своеобразным "лицом Инквизиции", наряду с Крамером и Шпренгером. Торквемада с истинно христианским человеколюбием сжег на кострах 10 220 человек. Гораздо меньше известно другое - сколько человеческого материала "врагов народа" было использовано более рационально. Сжигание заживо эмоционально заслоняет от нас куда большее количество "общественно полезных" приговоров образовавшейся в Испании "экономической инквизиции". Например, тем же Торквемадой к ссылке на галеры было приговорено 97 371 человек. Именно на галерах должны были эти еретики искупать свою вину перед Господом. Томас Торквемада был духовником инфанты Изабеллы Кастильской (той самой, которая гордилась тем, что мылась два раза в жизни).

В отношении "истинных" врагов Церкви (то есть, например, тех кто отказывался признать свою вину или посмел не "заложить" свою семью, родственников и друзей) Инквизиция была непримирима - только костер. У остальных еретиков всегда был выбор: быстрая смерть в огне (тогда еще быстрая - сожжение на сырых дровах христиане придумают позже) или галеры. Ссылка на галеры фактически являлась той же смертной казнью, только отложенной - большинство приговоренных к пожизненной каторге не доживало даже до окончания второго года заключения.

http://d-pankratov.livejournal.com/582415.html?thread=7034639

1717 года, въ бытность Петра Великаго въ Париже, приказалъ онъ сделать въ одномъ доме для гренадеровъ баню на берегу Сены, и чтобъ они въ оной после пару купались. Такое необыкновенное и для Парижанъ, по мнению ихъ, смерть приключающее действие произвело многолюдное сборище Парижанъ. Они съ удивлениемъ смотрели, какъ солдаты, выбегая разгоряченные баннымъ паромъ, кидались въ реку, плавали и ныряли. Королевский гофмейстеръ Вертонъ, находящийся при услугахъ императору, видя самъ cie купанье, Петру Великому докладывалъ, (не зная, что то делается по приказу государя), чтобъ онъ солдатамъ запретилъ купаться, ибо де все перемрутъ. Государь разсмеявшись отвечалъ: «Не опасайтесь, господинъ Вертонъ! Солдаты отъ парижскаго воздуха несколько ослабли, такъ закаливаютъ себя русскою банею. У насъ бываетъ cie и зимою; привычка — вторая натура».

Нартов А.К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого / Предисл. и коммент. Л.Н. Майкова // Записки Императорской Академии наук, 1891. – Т. 67. - Прил. № 6. - С. I- XX, 1-138.

http://memoirs.ru/texts/Nartov_1891.htm
 

Raist

Интересующийся
Регистрация
12.07.2011
Сообщения
29
Реакции
0
Поинты
0.000
Re: О гигиене в средневековой Европе.

Не о гигиене, но на историческую тему, мне было очень интересно почитать в свое время.

Пока на Востоке решали вопросы сугубо идеологические, то на Западе, в Риме, в этом мировом финансовом и политическом центре, в самой столице Империи, происходило рассмотрение вопросов и иного толка.

И вопросы эти, надо сказать, были очень серьёзные. Очевидно, стырый Рим уже сдувался, словно воздушный шарик. Помню, меня в Эрмитаже удивило низкое качество ювелирных поделок образца начала конца Империи, по сравнению с более древними аналогами. Потом, всё в том же Тунисе, я обратил внимание и на то, что деградировало качество не только украшений, но и вообще всего, в том числе и великолепных римских мозаик. Чем старше они, тем более убоги и примитивны черты людей и животных на них изображённых.

Есть, конечно, объяснение, что это результат упадка производственных сил, но почему-то этот упадок происходил именно во времена их расцвета. На самом деле, это говорит вот о чём:
производство, наоборот, вышло на массовый уровень, и потреблятство периода материалистического упадка Империи достигает своего предела. Шняжку, фишку или гаджет не только хотят, но и могут купить многие. И мозаику в дом, и три унитаза мраморных, и жену брелками обвешать. Про любовниц-рабынь даже не говорю. Словом, всякий хлам становится единственным смыслом жизни, и его хотят купить все, в том числе и варвары, обитающие вдоль границ Империи. А потому качество уже не играет никакой важной роли, всё равно никто не оценит, надо просто дать пиплам хавать столько, сколько они хотят, а хотят они много: «Хлеба и зрелищ».

А всему этому способствовало невиданное доселе развитие торговли. Римляне производили высокотехнологичные бусы и оружие, и выменивали его у тех же приграничных варваров на продукты первой необходимости: зерно, мясо, меха и прочее. При этом, варвары даже воевали друг с другом за контроль над источниками сырья и возможность торговать с Римом. Наглядным тому примером могут служить действия императора Валентиниана I, который заключил союз с бургундами и натравил их на алеманнов (около 370 года), воспользовавшись возникшей между этими племенами распрей за обладание залежами соли. А соль – это, между прочим, стратегический ресурс. Хотя бы уже потому, что без неё ни мяса, ни капусты засолить не получится. А если продукты не засолить, то они попросут сгниют. В общем, без соли никуда.

Кроме соли, Риму постоянно не хватало зерна. Даже огромные высокопродуктивные латифундии не могли обеспечить всех потребностей огромных городов, переполненных толпами бездельников, требующих поддержания привычного уровня халявы.

Короче, материализм был в самом разгаре – жрать и развлекаться хотели все, а вот людей, способных отстаивать право на это с оружием в руках, становилось всё меньше и меньше. Людей не хватало даже на погранвойска. При четырёх с лишним миллионах официально военнообязанных граждан Империи, в армии служили сплошь варвары-иммигранты: латиносы, афроамериканцы, индусы, китайцы. Ой, простите, иберы, галлы, готы, сарматы и многие другие.

А сенат Рима тем временем судорожно искал подходящих кандидатов, ещё способных положить жизнь во имя его интересов. Чтобы совсем не загнуться, Риму пришлось делиться гражданским правом, с коим и были связаны все вкусности. После долгого владычества двух римских патрицианских родов, Юлиев и Клавдиев, на римском престоле появляется сначала плебей Гальба, затем следуют императоры из муниципиев Италии и, наконец, провинциал из Испании Траян открывает собой ряд императоров, сделавших второй век лучшей эпохой Империи.

И вот тут поток исторических аналогий сыплется уже просто как из рога изобилия. В течение золотого века военная мощь Империи и активная работа её секретных служб на Востоке способствовали развалу конкурирующего царства парфян. Фактически, оно теперь состояло из многих разрозненных полусамостоятельных, а временами и независимых областей, во главе которых стояли царьки из местной крупной знати, представители мощных аристократических родов. Постоянные междоусобицы, войны, столкновения значительно ослабили Иран и открыли дорогу римскому торговому капиталу.

Римляне вынудили парфян уступить даже ряд северных городов Междуречья. А парфийские цари Аршакиды подвергались нападениям даже в собственной столице, побывавшей неоднократно в руках имперских солдат.

Но золотой век однажды закончился. И конец его начался в отдалённой и малозначащей иранской провинции. Провинция Парс, расположенная на юго-западе, где находились древние Пасаргады, родина Ахеменидов, снова сыграла важнейшую роль в истории. Собственно, этот Парс и дал основу для слов – перс, персидский, Персия, – усвоенные греками вместо названия «Иран».

Итак, жил да был некий жрец – маг храма богини Анахит, Сасан, принадлежавший к царскому роду Парса. Видный и влиятельный был человек, по местным понятиям, конечно же. А сын его Папак был правителем Истахра и имел титул царя.

И вот родился однажды у этого Сасана внучок. И вот этот внук Сасана и сын Папака, Арташир, имея одновременно поддержку и жреческих кругов, и части родовой знати, усилился зело. Постепенно расширяя свои владения за счёт земель соседних князьков, он настолько обнаглел, что разбил и сверг самого видного из владетелей Парса. В итоге, в руках всего сасанидского семейства оказалось столько всего, что непривычные к тому изобилию братья Арташира даже затеяли с ним войнушку за свой кусок. Но Арташир и из этой борьбы вышел победителем. И вот теперь, когда у него не осталось врагов мелких, он принялся за врагов побольше – схлестнулся с царями Аршакидами.

Начав свою карьеру со скромной должности правителя крепости Дарабгерд, Арташир не только стал твёрдой ногой в Парсе, но присоединил к себе области Исфахана, Керман, наконец, вторгся в Хузистан, непосредственно граничащий с Месопотамией, и двинулся на север. Навстречу ему двинулось парфянское войско. 20 апреля 224 года на равнине Ормиздаган произошла решительная битва между последним царем парфянской династии Артабаном V и Арташиром. Победа досталась Арташиру. Однако, чтобы стать во главе Ирана, Арташиру пришлось покорить ещё 80 царьков и захватить их области. Столицами, в согласии с традицией смещённых Аршакидов, стали Селевкия и Ктесифон, города на Тигре. Здесь, на западе страны, были расположены наиболее плодородные и густозаселённые области, находилось много городов, а торговые дороги соединяли Иран с присредиземноморскими гаванями, с Арменией, Кавказской Албанией, Грузией, Лазикой, с побережьем Персидского залива и южной Аравией. Козырное, в общем, было место.

В 226 году Арташир был торжественно коронован и принял титул царя царей – шаханшаха. Он последовательно продолжал свои завоевания, подчинил Мидию с городом Хамаданом, области Сакастан и Хорасан. Путем настойчивой борьбы был захвачен Адорбайган (Азербайджан) и значительная часть Армении. Есть сведения, что ему были подчинены Маргиана (Мервский оазис), Систан и Мекран. Таким образом, граница его государства доходила до низовий Амударьи, где находились области Хорезма. На востоке пределом была долина реки Кабула.

Таким образом, Сасаниды полностью взяли под контроль торговые пути на огромной территории, закрыв для Римской Империи огромный рынок Персии. Для римлян это было серьёзным ударом, и они тут же погнали свои легионы восстанавливать status quo.

И вот тут их ждал сюрприз не меньший чем в своё время Марка Лициния Красса, чью голову ещё парфяне отправили в Рим. На Востоке снова смогли найти ассиметричный ответ римским легионам.

Римляне уже давно научились успешно противостоять восточной лёгкой кавалерии, а восточная пехота никогда не представляла из себя особой силы. Но тут римляне столкнулись с новым вундерваффе – клибанариями. Что такое клибанарий можно понять просто по переводу этого слова – «носитель металлической печи». Всадник вместе со своим конём, полностью закованые в броню.

Собственно, тяжеловооружённая конница, они же катафракты, появились ещё в Скифии, а потом и в Парфию попали, но их было мало, да и вооружением они были послабже. А вот Сасаниды доработали идею катафрактариев и создали своих клибанариев. Вот это уже был настоящий прототип средневекового рыцаря.

Если бы у клибанариев были ещё и стремена, думаю, Империя закончилась бы сразу же. Но тогда ещё не было придумано даже специальной конструкции седла, чтобы всадник мог упереться при таранном ударе копьём. А потому эффективность клибанария была ещё не очень высока, хотя и вполне достаточной, чтобы произвести впечатление на римлян. А о том какой эффект произвело на римлян это оружие, говорит тот факт, что в римской армии свои катафрактарии появились практически тут же. Короче, римские легионы пока выжили, но Персию уже оставили навсегда.

Потеря влияния на востоке обошлась Риму очень дорого. Утрата рынков Ирана привела к экономическому, а затем и политическому коллапсу. Где-то в 225 году Арташир основывает династию Сасанидов, а уже в 235 году в Риме начинается так называемый кризис третьего века.

Что будет если легионы не кормить и не платить им денег? Они будут волноваться и нервничать. После потери персидских рынков потребительская экономика Рима начала схлопываться не хуже нынешней американской, а когда экономика стремительно хиреет, солдатам не подвозят хавчик, задерживают жалование и вот в 235 году легионы поднимают бунт, убивают последнего императора из династии Северов и объявляют первого «солдатского» императора Максимина.

Кризис продлился не десять и даже не двадцать лет, а целых полвека и за это время сменилось несколько десятков императоров. Помимо проблем внутренних начались и проблемы внешние. Всё новые и новые императоры уходят безуспешно воевать с персами, пока прикрытие на других границах не истончается до предела, и вот уже всё новые варвары, алчущие поживиться за счёт тех, кто много имеет, но не способен это защитить, просачиваются через оставленные границы.

Разумеется, не было никакого «нашествия варваров». Изначально это были маленькие банды, шайки грабителей, и вовсе беженцев, пользовавшиеся бардаком, царившим в Империи и неспособностью римских граждан хоть как-то защищать себя самостоятельно. Если же на границе внось появлялись солдаты, набеги тут же прекращались.

Во фрагменте писателя VI века Петра Магистра содержится рассказ о том, что в 230 году, как раз в самом начале кризиса, карпы потребовали дань у римского наместника Мезии подобно той, которую уже получали готы. В дани им было отказано, и они попробовали было почудить, но устрашённые приготовлениями римских войск карпы не совершали набегов, по крайней мере, в течение нескольких лет после того. Обратите внимание, на них даже ходить не пришлось. Вот и вся пресловутая варварская воинственность, а на самом деле типичный бандитизм.

И этот ранний бандитизм готов и прочих варваров выглядел просто жалко. Во время скифской войны (византийцы называли скифами всех варваров) варвары неоднократно совершали набеги на огороды около города Мезии, и вот как это выглядело со слов греческого историка Дексиппа: «Скифы (готы), полагая, что можно взять город силой, удержались от прямого нападения, а свозили как можно больше камней к стенам его, для того чтобы, насыпав их целые кучи, можно было пустить их в дело в большом количестве. [...] Когда варварам показалось, что довольно наготовлено камней, то они все вместе обступили стену, и одни метали дроты, а другие кидали каменьем в людей, стоявших на бойницах; дроты и камни так часто и беспрерывно следовали одни за другими, что можно было сравнить их с самым густым градом. Жители города оберегали сколько могли и себя, и стену, но отнюдь не оборонялись, следуя данному им приказу. Как скоро истощился у варваров без всякого с их стороны успеха запас камней, дротов и стрел и исчезла надежда взять город без малейшего труда, то они впали в уныние и, по вызову вождей своих, отдалились и расположились станом недалеко от города. [...] Скифы, стеснённые, не имея возможности противиться мисийцам как по причине бойниц, так и по причине укрепления ворот, не устояли под их ударами, не могли дольше оставаться и ушли без успеха».

В общем, унылая картина вырисовывается. В стране экономический кризис, кормушка стремительно пустеет, армия выбирает своих императоров, Сенат своих, все воюют друг с другом за последние крохи. А в итоге, сил не хватает даже, чтобы разогнать какую-то шпану в приграничных регионах.

Интересна ещё и такая деталь. Разруха, охватившая Империю, привела к стремительному ухудшению санитарного состояния городов. А антисанитария вскоре вылилась в длительную эпидемию чумы, начавшуюся в 251 году.

Пик кризиса, вероятно, пришёлся на правление Галлиена. Этот император, похоже, просто плюнул на все дела Империи и предавался уже исключительно развлечениям, не отвлекаясь от них ни на что. А чтобы оплатить этот праздник жизни, император выпустил новую облегчённую версию денег, сократив содержание драгметаллов в серебряных и золотых монетах. Или, как принято нынче говорить, запустил «печатный» станок.

В общем, «великому переселению народов» в лице мелких шаек бандитов и мародёров ничего не мешало. В войсках то тут, то там объявлялись всё новые императоры, коих в один момент было аж восемнадцать штук. А фактическое отсутствие центральной власти привело в итоге к тому, что в Галлии даже образовалось собственное государство с собственным же сенатом. Ну, а что ещё делать, ежели больше делать нечего?

Хорошо себя в таких условиях чувствовали только христиане. Вот они-то и оказались теми самыми кроткими, кому было уготовано унаследовать мир. Кому как не им было сохранить свой смысл жизни в этом бардаке. Но с другой стороны, к их смыслу и упорядоченной организации теперь стремилась причаститься и всякая разнообразная нечисть. Другими словами, параллельно с усилением влияния христианской церкви происходит и её обмирвщление.

Теперь в церковь одни идут делать карьеру, а другие бегут с голодухи туда, где всегда накормят. А веру изображать в такой церкви теперь очень просто, знай себе крестись, да в обрядах участвуй – верить-то во всё это не обязательно. Никто и не догадается, что ты по ночам татем, например, подрабатываешь. А так ещё и завсегда убежище будет - от префектуры прятаться.

Вот какая штука получается. С одной стороны, христианские общины давали множество поводов для недовольства властям: они принимали в свои ряды очень странных типов, вроде епископа Каликста, да ещё и не очень уважительно относились к гражданским законам Империи.

А с другой стороны, христиан становилось всё больше и больше, и среди них было много богатых людей. И сами церкви уже были далеко не нищими. Поэтому понятно то искушение, которое возникало у многих императоров, в условиях хронического дефицита бюджета. Конфискация христианского имущества – это была золотая жила.

В 249 году солдаты в Мезии провозгласили императором полководца Деция, которому удалось героически усмирить местных готских гопников. Новый император тут же занял жёсткую антихристианскую позицию. С одной стороны, он планировал путем восстановления влияния старой римской религии упрочить внутренний порядок. А с другой стороны, он вполне мог видеть в христианах источник пополнения казны.

Все христиане, без различия пола, возраста и положения, должны были принести жертву в честь государственных богов и получить об этом специальное удостоверение (libellus). Вот тут-то и открылось миру истинное лицо новых христиан, обученных по новому догмату – они массами повалили приносить требовавшуюся жертву. Былой энтузиазм первых общин исчез, как и не было. Послушных императорскому указу называли падшими (lapsi).

Среди последних, однако, оказались разные группы: одни принесли жертву с соблюдением всего языческого ритуала; другие «ладанщики» – с опущением многих церемоний, в глазах христиан особенно «одиозных»; третьи, наконец, путем подкупа чиновников ограничивались получением квитанции, не исполнив фактически императорского приказа; их стали называть квитанционными христианами (libellati).

Вопрос об отношении к «падшим» мгновенно вызвал раскол среди духовенства. Епископ Фабиан (236 – 250) колебался, можно ли принять обратно в лоно церкви падших, если они раскаятся; другие стояли за «милосердие», опасаясь ослабления христианских общин; третьи, во главе с епископом Новацианом, боролись против допущения в лоно церкви провинившихся.

Император Деций, который в первую очередь направлял свой удар против верхушки, т.е. тех с кого было чего взять, арестовал «колеблющегося» Фабиана, который и умер в 250 году в тюрьме. И во время выборов нового римского епископа боролись между собою уже «строгие блюстители старины», группировавшиеся вокруг Новациана, и шедшие на уступки в вопросе о падших. По сути, вопрос был судить ли падших по их реальным делам или проявить «милосердие». Я специально ставлю кавычки, ибо с позиций самого учения никакое это не милосердие, а лишь поощрение грешника на дальнейший грех. Избранным оказался Корнелий, столь же «колеблющийся», как его предшественник Фабиан.

Но и Корнелий был вскоре арестован, выслан императором в Чивитавеккиа, где в 253 году и умер. Его сменил «колеблющийся» Луций, который, по-видимому, был немедленно арестован, но вскоре опять стал епископом. Правда, через несколько месяцев, 5 марта 254 года, Луций умер. Но его преемник Стефан I (254 – 257) отличался всё той же примиримостью и «милосердием» к падшим, что и его предшественники.

Временно этот вопрос потерял свою остроту с прекращением преследований христиан. Но они возобновились при императоре Валериане, когда в 258 году были убиты епископ Сикст II с шестью диаконами во время богослужения в катакомбах. Под впечатлением от этой расправы епископская кафедра почти в течение года пустовала, посокльку никто не хотел столь гарантированно отдавать свою жизнь за веру, и только в июле 259 года епископом был избран Дионисий.

Жизнь в Риме, полном соблазнов плоти, не могла не сказаться на управленцах-епископах. «Чудесная» догма больше не давала никаких разъяснений, почему надо поступать так, а не иначе, в то же время, библейские тексты позволяли интерпретировать любые жизненные ситуации самым противоположным образом, а потому и логика материализма неизбежно брала своё. А помимо всего прочего, вопрос, кто займёт должность епископа, перестал быть церковным и стал политическим.




Когда первый кризис Империи был всё-таки преодолён, и император Диоклетиан навёл хоть какой-то порядок, то римские епископы уже вовсю вели экспансионистскую политику. В конце концов, это была самой важная и влиятельная епископия, располагавшаяся в столице Империи. Кто как не они должны были рулить всем христианским миром? Руководствуясь этими соображениями, римские епископы, начиная со второй половины кризисного третьего века, взяли курс на обретение главенства в церкви.

В итоге, даже гонения были обращены себе во благо и использовались в интересах усиления своей власти. Поддерживая среди верующих легенды о мученической смерти не только Сикста II, но и всех его предшественников и преемников поголовно, и формируя мученический ореол вокруг столичной епископии, Рим в итоге возглавил все епископства Апеннинского полуострова и близлежащих островов. Тем более это было не трудно, что ничего подобного никому кроме римлян даже в голову не пришло.

Римские же епископы присвоили себе право не только отлучать других епископов, но и назначать. Вскоре эта власть за неимением конкуренции распространилась на значительную часть Галлии и Испании, а также Северной Африки, причем в одной только Италии к концу III века насчитывалось свыше 160 епископств, составлявших так называемый синодальный союз под контролем главной – римской – церкви.

Тем временем кризисные явления обрели временное успокоение. В 284 году после убийства молодого императора Нумериана солдаты, не признав единоличным императором старшего брата Нумериана Карина, избрали около Никомедии императором командира элитного офицерского полка иллирийца Диокла, человека самого низкого происхождения. Новый император сменил имя, став Диоклетианом. Он смог обеспечить закон и порядок, разогнал многочисленные банды разнообразных басмачей и даже добился ощутимых успехов в Персии. В общем, многие даже заговорили о возвращении золотого века.

Империя, уставшая от бесконечных войн и грабежей, жаждала только одного – твёрдой и сильной руки. Правящие элиты Рима таки пришли к согласию с низшими слоями общества в понимании объективной необходимости наделить императорскую власть абсолютными полномочиями, поскольку только так можно было удержать разваливающуюся Империю от окончательного распада. До сих пор император оставался, хотя бы и юридически, только генералиссимусом, а всеми остальными вопросами ведали господа сенаторы. Теперь же император становился абсолютным правителем Империи официально.

Император уже нисколько не разделяет власть с сенатом; он теперь сам – источник всякой власти, он выше всех законов; всех обитателей империи, какого бы звания они ни были. Логично, что потребовалось идеологическое оформление абсолютной власти императора, которое оформилось в виде обожествления императорской особы – совсем как в Древнем Египте.

Еще император Август объявил умершего Цезаря богом Юлиусом и посвятил ему особый храм с жрецами. Но западная часть империи никогда не мирилась с идеей живого богочеловека. И тогда император объявлялся богом лишь после смерти, когда сенат устраивал торжественную консекрацию (посвящение) и отправлял умершего императора в сонм небожителей.

Диоклетиан же не пожелал ждать смерти, чтобы стать богом, и потребовал, чтобы перед ним падали ниц и чтобы ему при жизни отдавали божеские почести. И вот, бюст императора занял место под орлами легионов, и теперь у алтаря его имени надо было приводить к присяге воинов. В принципе, это было не более, чем формальность. Хотя бы уже потому, что императоров при Диоклетиане стало двое. Напарником Диоклетиан сделал своего старого проверенного друга и соратника Максимиана.

В начале 291 года Диоклетиан провёл совещание с Максимианом в Милане, прибывшим туда из Галлии. Ближайшим следствием этого совещания было решение избрать двух Цезарей-соправителей, которыми стали Констанций Хлор и Галерий Максимиан. В таком решении не было ничего загадочного. Привлечение к императорской власти ещё двух новых лиц объяснялось простыми инфраструктурными ограничениями – при постоянных конфликтах и беспорядках в разных частях государства, даже двум императорам не было возможности поспеть повсюду.

Тем временем, в римской армии начали обнаруживаться люди – и их становилось все больше и больше, – которым их религия запрещала признавать божественность императора и вообще какого-либо бога, кроме одного. Они просто не могли принести присягу у алтаря бога-императора.

Разумеется, царствование Диоклетиана ознаменовалось новым преследованием христиан. Конфликт был неизбежен, и Диоклетиан в 302 году исключил из армии офицеров и солдат, исповедовавших христианство. Вслед за этим через год он запретил христианские собрания, приказал разрушать церкви, уничтожать богословские книги и потребовал отречения от христианской религии под страхом лишения гражданских прав. Когда в Сирии и Каппадокии, в ответ на эти меры, начались военные бунты, Диоклетиан приказал арестовать все духовенство и держать его закованным до тех пор, пока заключенные не принесут жертву богам Юпитеру и Геркулесу, воплощением которых, в лучших египетских традициях, требовалось считать Диоклетиана и его соправителя Максимиана. Наконец, в 304 году был издан эдикт, в силу которого все городское христианское население должно было принести римским богам жертвы под угрозой длительного тюремного наказания, пыток и даже смертной казни.

Надо сказать, что суровые меры Диоклетиана осуществлялись уже далеко не везде. В Галлии, где, например, цезарем был Констанций Хлор, они фактически не применялись, что вообще следует отметить особо, поскольку именно сын Хлора и стал первым прохристианским императором Константином Великим. В Риме же, действительно, было совершено несколько показательных казней, число которых позднейшие легенды чрезвычайно увеличили. Так, были сочинены легенды о мученической гибели трех пап, сменивших один другого: Марцеллина (296 – 304), Марцелла (308 – 309) и Евсевия (309 – 310).

Что касается Марцеллина, известно, что «мучеником» он не был точно, как и его предшественник Гай. Даты же понтификатов Марцелла и Евсевия свидетельствуют о том, что они никак не могли быть жертвами «диоклетиановых гонений». Если и верно, что Марцелл и Евсевий были императором Максенцием высланы из Рима, то в этом нельзя видеть акта преследования со стороны «врага христиан». Максенций встречал оппозицию как раз со стороны язычников (в частности, центром агитации против него был сенат и шедшие за ним элементы старой аристократии), даже ставивших ему в вину «измену» диоклетиановской антихристианской политике.

Высылка Максенцием двух епископов просто и логично объясняется раздорами между самими христианами. Как всегда после преследований, встал вопрос, что делать с теми, кто отрёкся и теперь просится обратно. Неизбежные разборки «снисходительного» епископа и епископа, представлявшего «ревностных и строгих» никоим образом не могли обрадовать узурпатора Максенция, особенно озабоченного порядком в столице. Для предотвращения столкновений, разумеется, была принята самая простая и эффективная мера – Максенций выслал из Рима главных зачинщиков столкновений куда подальше.

Вся история с гонениями вообще получила интересную развязку. 30 апреля 311 года в Никомидии, где и начались в 302 году преследования христиан, был опубликован эдикт о веротерпимости в отношении христианского населения. Обычно этот эдикт называют эдиктом Галерия, хотя его подписали и соправители императора – Константин и Лициний. Акт о веротерпимости предоставлял христианам «снова возможность существовать» и устраивать собрания «без нарушения, однако, общественного спокойствия». Формально и фактически христианство объявлялось «разрешенной религией». В эдикте, правда, не говорилось о возвращении конфискованного у христиан имущества, но общая тенденция эдикта была такова, что и в этом отношении делались поблажки. Максенций, например, вернул епископу Мильтиаду конфискованное в Риме имущество, хотя в других частях империи Цезари и Августы этого не делали, за исключением Африки, где на имя проконсула Анумена было опубликовано специальное распоряжение Константина.

Не трудно догадаться, чем вызван такой резкий поворот в позиции властей. С одной стороны, с христианством было бороться бесполезно. А с другой, всё отчётливей приходило понимание, сродни тому, что однажды посетило апостола Павла, тоже изначально ревностоного гонителя христиан: за что?

Откроем снова кафолический вариант посланий апостола Павла и почитаем немного. Вот его известное изречение о сущности власти: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Римлянам, 13:1). Если бы необразованный вояка Диоклетиан не сжигал книги, а хотя бы чуточку читал их, он поступил бы совсем иначе, и не занимался бы ерундой с самообожествлением. Вот оно то самое, за что уцепились его преемники, когда пыль гонений улеглась, и стало немножко понятно, кого вообще гоняли-то: «Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь бога» (Колоссянам, 3: 22). Ну, как же не сделать такую прекрасную религию общеимперской, тем более, что народ обеими руками за?! И не важно вовсе, что это не слова Иисуса, и возможно, даже не слова самого Павла. В свете сказанного, совсем уже не кажется неожиданной политика императора Константина, подпись которого стоит под всеми эдиктами о веротерпимости, в том числе и под эдиктом Галерия.

Вообще, Константина обычно представляют ярым поборником христианства и приводят тому в доказательство легенду, как перед решающей битвой с Максенцием, будущий император узрел видение креста с небес и повелел всем бойцам нарисовать его на щитах. Но почему-то при этом опускают из виду другую легенду. Ещё в 310 году после посещения священной рощи Аполлона, Константин имел видение и этого бога тоже.

На самом деле, Константин был просто настоящим римлянином, истинным гражданином Империи, а интересы государства для него были не пустым словом. Становление христианства, как общегосударственной религии, было крайне удачным решением в сложившейся ситуации. По большому, счёту Константин сделал тоже самое, что в своё время пытался провернуть Диоклетиан, объявляя себя богом Империи. Константин просто оказался мудрее и дальновиднее, и именно в этом заключается смысл его христианского рвения. А на счёт искренности веры императора спорить можно бесконечно, правда, надо обязательно иметь в виду, что крещение Константин принял только на смертном одре. Что, вообще-то, соответствует именно сверхпрагматичным религиозным традициям Рима: на всякий случай.

bossjak.livejournal.com/8853

добавлено через 1 минуту
Очевидно, Константин лично убедился в том, что путь самообожествления, выбранный Диоклетианом, было абсолютно неверным. А потому он подошёл к решению вопроса с другой стороны. Видя всю потенциальную пользу, которую несло Империи христианство в его кафолической версии, он с самого начала своего правления в обеих половинах империи прямо вмешался в дела церкви.

К этому времени в Западной церкви назревал серьёзный раскол. Столкновения между христианами на почве разного отношения к «отступникам», которые показали слабость во время гонений, привело к образованию серьёзной оппозиционной группировки, основателем которой был епископ Донат. А вообще претензии донатистов явно указывают на значительный накопленный христианами жирок и на начавшееся разложение нравов в римской церкви. По мнению Доната, характеристический признак истинной церкви составляет святость, выражающаяся в личном совершенстве ее служителей, а таинства вообще теряют свою силу, если совершены священнослужителями, провинившимися против церкви, или в церкви, сохраняющей связь с виновными. Вполне логичные претензии, между прочим. Но куда более интересно то, о чём говорят эти обвинения - римские священники уже были весьма далеки от этой самой святости, а потому и возник подобный предмет для обсуждения.
Но донатисты, как водится, выдвигая трезвые требования, оказались слишком нетерпимы и обуяны гордыней. Они даже перекрещивали переходящих к ним православных, а объектом критики становились даже здания православных церквей, потому что те, мол, были «неправильно» построены. То есть предполагалась абсолютная правота самих донатистов.

Доходило вообще до того, что донатисты не признавали карфагенского епископа Цецилиана, так как он был рукоположен епископом, заподозренным в мягком отношении к «падшим». На этой почве возник раскол в Карфагене, угрожавший принять большие размеры. Константин, видя в единстве церкви залог стабильности империи, начал оказывать давление на епископа Мильтиада, требуя, чтобы донатистская ересь была ликвидирована.

Созывались комиссии и синоды, причем члены их объявлялись прибывшими сюда «по воле набожнейшего императора». Решения собраний носили примиренческий характер, но донатисты, как ярые ревнители «чистоты церкви», остались недовольны и обратились за помощью к Константину.

Но вот уж действительно гордыня никогда не доводит до добра. Донатисты к тому времени дошли уже до того, что поддерживали крестьянские движения, направленные против крупных землевладельцев. Это, конечно, правильно и хорошо, помогать обездоленным, но какую надежду они после этого питали, обращаясь за сочувствием к императору – непонятно. Константин логично начал преследования донатистов, как возмутителей спокойствия, причем сам Донат был не только отлучен, но и сослан.

С другой стороны, император приступил к раздаче пряников для послушной ему церкви в Риме. Он предоставил в её распоряжение различные доходы от земель: Константиновской базилике (в Латеране) на сумму в 1390 солидов, крестильнице Fons sanctus (там же) – 10234, церкви св. Петра – 3710, церкви св. Павла – 4070, церкви св. Петра и Марцеллина – 3754, другим церквам – 2665 солидов. Доходы эти церкви получали от земель, расположенных в разных частях империи: в Галлии, Египте, на Евфрате и т. д. Отовсюду потекли к римскому епископу драгоценности, восточные пряности, предметы изысканной роскоши, фрукты, овощи, хлеб. Огромные суммы были пожертвованы Константином на строительство дворцов для епископов и церквей; в частности, папа, а он уже так себя именовал официально, получил Латеранский дворец в качестве резиденции. До этого времени христианское богослужение в Риме происходило в частных домах. Новые же огромные храмы как бы подчеркивали признание христианства со стороны язычника-императора.

В то же время Константин освободил духовенство от государственных повинностей, приравняв его к прочим чиновникам, заявляя в письме к карфагенскому епископу Цецилиану, что эта привилегия дается церкви, признающей в Карфагене своим епископом только его, Цецилиана. Этим Константин не только заключал союз с «алтарем», но и ставил себя в положение судьи в вопросах законности действий и власти епископов и положил начало созданию христианской государственной церкви с ведущей ролью императора (цезарепапизм).

В правление папы Сильвестра (314 – 335) церковь шла под попечение Константина тем охотнее, чем щедрее раздавались высшим представителям церкви юридические и финансовые, а также всякого рода почетные привилегии. Сильвестр без малейших колебаний принимал дары, вообще-то обязывавшие папу к признательности – он ведь, по сути, брал взятки. Ох, как это всё уже не похоже на первых христиан. А ведь к этому времени, даже канон ещё не был составлен окончательно!

Кстати, о каноне. Именно Константина следует считать одним из авторов того канона, что получило в итоге современное христианство. По крайней мере, всё это дело происходило при его прямом участии.

В 324 году Константин одержал победу над Лицинием, правителем Востока, оказавшимся достаточно недальновидным, чтобы проводить, вопреки «Миланскому эдикту», враждебную христианам политику. Эта победа сделала Константина единым правителем всей империи в тот момент, когда в ее восточной половине шла ожесточенная борьба между православным епископом Александрии Александром и александрийским же пресвитером Арием, учившим, что второе лицо Троицы – Логос – меньше первого лица, Бога Отца, и было Богом Отцом создано.

А в вопросе третьего лица, Арий, по сути, занимал монархианскую позицию, которая уже была признана ересью и осуждена. Когда епископ Александр осудил Ария и поддерживавших его 11 диаконов и пресвитеров, папа Сильвестр не только одобрил это решение, но и известил о нем все епископии Запада. Однако, Арий нашел много сторонников на Востоке, притом очень влиятельных, и Константин, опасавшийся очередного раскола церкви, который вполне уже мог вызвать отпадение отдельных частей от Империи, отправил в Египет близкого ему епископа Осия для восстановления единства церкви. Осий вместе с епископом Александром выработали специальный термин для определения отношения между Богом и Сыном – «единосущный»; и Осию же удалось убедить Константина в том, что этот термин должен быть признан во всем христианском мире путем провозглашения его вселенским собором.

Таковы были предпосылки созыва Никейского собора 325 года. Римский папа Сильвестр играл при этом совершенно незначительную роль, поскольку арианские споры западную церковь не касались. Среди членов собора (более 250) было всего четыре представителя Запада (не считая Осия); Рим послал лишь двух пресвитеров: Виктора и Викентия.

Собор начался с речи императора Константина на латинском языке: «Не медлите, - сказал император, - о други, служители Божии и рабы общего нашего Владыки Спасителя! Не медлите рассмотреть причины вашего расхождения в самом их начале и разрешить все спорные вопросы мирными постановлениями. Через это вы совершите угодное Богу и доставите величайшую радость мне, вашему сослужителю». Затем эта речь была переведена на греческий язык и начались горячие прения, в которых император принимал активное участие.

Задача Константина на Соборе была вполне прогнозируемой. Ему был нужен мир, а для этого он должен был занять сторону большинства. Запад Империи во главе с папой римским Сильвестром поддерживал православных, а восток разделился приблизительно пополам. Так что позиция Константина была вполне логична, он встал на сторону противников Ария. Но сделал он это очень умело и дипломатично.

Вот как описывает это Евсевий Кесарийский, поддерживавший Ария: «Кротко беседуя с каждым на эллинском языке, василевс был как-то усладителен и приятен. Одних убеждая, других усовещевая, иных, говорящих хорошо, хваля и каждого склоняя к единомыслию, василевс, наконец, согласил понятия и мнения всех о спорных предметах».

Во время прений Арий и его единомышленники высказывали свою позицию прямо и смело, рассчитывая на веротерпимость императора и надеясь убедить его и привлечь на свою сторону. Их богохульные речи возмущали православных. Накал страстей нарастал. В нужную минуту с хитрым дипломатическим предложением выступил Евсевий Кесарийский. Предложение состояло в том, чтобы взять таки за основу определения собора православный текст крещального символа веры:

«Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых, и во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Слово Божие, Бога от Бога, Света от Света, Жизнь от Жизни, Сына Единородного, Перворожденного всей твари, прежде всех веков от Отца Рожденного, через которого и произошло все... воплотившегося... Веруем во Единого Духа Святого».

Хитроумный замысел Евсевия состоял в том чтобы, отчаявшись убедить большинство епископов на соборе в своей ереси или переманить императора на свою сторону, свести этот собор к формальности приняв православную привычную для всех формулировку, на которую легко должно было согласиться большинство, но при этом недостаточно четко сформулированную, и оставляющую место для еретического учения Ария.

Однако, император Константин перехитрил схитрившего Евсевия. Одобрив текст, он, как бы между прочим, предложил этот текст обогатить лишь маленьким дополнением, одним словом «единосущный». При поддержке авторитетных православных епископов, большинство епископата, поддержало и проголосовало за это, предложенное императором, добавление, надежно отсекающее арианскую ересь от православия, этой вот самой единосущностью, от которой тот хотел укрыться за воплощённостью Иисуса.

После этого главного для ариан поражения, ряд других небольших поправок и дополнений к символу веры, тоже направленных против ариан, но уже не имевших принципиального значения, был принят уже без споров. Вот эти дополнения:

Вызывавший множество споров изначальный термин «Логос» был теперь окончательно отброшен, зато добавился термин «Рожденного» с отрицательным, антиарианским смыслом: «Несотворенного». К термину «Единородного» добавлено тяжеловесное разъяснение: «т.е. из сущности Отца». В результате получилось следующее вероопределение I Вселенского собора: «Веруем во Единого Бога, Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, т.е. из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, через которого все произошло как на небе, так и на земле. Нас ради, человеков, и нашего ради спасения сошедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых. И в Святого Духа». Далее следовал анафематизм: «А говорящих, что было время, когда не было Сына, или что Он не был прежде рождения и произошел из несущего, или утверждающих, что Сын Божий из иной ипостаси или сущности, или создан, или изменяем – таковых анафематствует кафолическая церковь».

Таким образом, Иисус не только утратил свой день рождения, который был перенесён в начало времён, но и окончательно уподобился в своей сущности Богу. Всем же, кому в будущем могла прийти в голову мысль усомниться в такой формуле, подготовили юридически выверенную анафему. Понятно для чего всё это было нужно, понятны мотивы сторон, понятны расклады и понятна необходимость в таком шаге. Но столь же понятно, что всё это к самому Иисусу никакого отношения уже не имело. Это была политика в чистом виде.

Восточные епископы, конечно, подписали Никейский орос под давлением императорской воли, но сделано это было без достаточного внутреннего понимания и убеждения. Они просто смирились перед волей Константина. Иного было трудно ожидать, особенно после того, как это сделали самые ярые и открытые противники «единосущия». Даже Евсевий Кесарийский, щеголявший своей рационалистической логикой перед епископом Александрийским, теперь, желая сохранить благоволение императора Константина, решил оппортунистически (а не умом и сердцем) подписать чуждое ему вероизложение. Позже он опубликовал перед своей паствой лукавое софистическое объяснение своего поступка, но этой своей изворотливостью дал только повод для ядовитых комментариев и насмешек.

Другой оппортунист, придворный священник Евсевий Никомидийский, и местный Никейский епископ Феогнис подписав орос, уперлись перед подписанием анафематизма. A вот провинциальные священники, весьма далёкие от карьеризма, до конца соратники Ария, пустынники-ливийцы Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский честно отказались от подписи. Все трое вместе с Арием немедленно были сняты с мест своей службы и высланы государственной властью в Иллирию. Прямолинейный провинциал Секунд, прежде чем быть высланным, упрекал придворного Евсевия: «Ты, Евсевий, подписал, чтобы не попасть в ссылку. Но я верю Богу, не пройдет и года, как тебя тоже вышлют». И действительно, уже в конце 325 года и Евсевий и Феогнис были сосланы тоже.

В числе прочих решений Никейского Собора можно выделить так же решение по поводу празднования Пасхи. Сам Константин придавал едва ли меньшее значение этому вопросу, нежели арианству. Император не на шутку ополчился против обычая праздновать Пасху по примеру иудеев. Иудеи могут сказать, говорил он, что христиане даже важнейшего своего праздника не могут отпраздновать, не отрешившись от иудейского обычая. А что этот последний ошибочен, Константин доказывал тем, что иудеи иногда празднуют две пасхи в год. Во всяком случае, неприлично следовать этому богоубийственному народу.

В общем и целом, в решениях Никейского Собора не было ничего конспирологического, а политическую направленность этим решениям задала исключительно воля императора, продиктованная насущными нуждами государства. Но даже это прямое вмешательство Константина в дела Собора не заставило ариан отказаться от своих позиций. Более того, вскоре результаты Собора оказались вывернуты наизнанку, и виной тому всё та же капризная большая политика.

Сам факт вмешательства императора в дела церкви дал богатую пищу для размышлений всем участникам. И в скором времени цезарепапизм, сказавшийся на Никейском соборе, вызвал недовольство. Епископ Афанасий, ярый противник арианства, узрел таки «смертельный удар», нанесённый церковной независимости. А это дало возможность уже арианам использовать «никейца» Афанасия в борьбе против Константина. Император, который подходил к религии исключительно с позиций государственного интереса, опасаясь роста недовольства его политикой, перешел теперь на сторону ариан. Отныне преследованиям стали подвергаться сторонники «свободной и независимой» от государственной власти церкви; ариане же, наоборот, очутились в лагере приверженцев императора. А епископ Афанасий вскоре «неожиданно» оказался единственным не арианским представителем во всей восточной половине Империи.

Созвав арианский собор в 335 году в Тире, осудивший никейский символ веры и принявший в противовес «единосущию» формулу «подобия» сына и отца, Константин получил теперь возможность менять основные положения христианского вероучения по собственному произволу. Более того, он посчитал нужным засвидетельствовать перед всей Империей свою приверженность новому арианскому символу веры. Перед смертью Константин принял христианство именно из рук арианца Евсевия, вернувшегося из ссылки, и затем ставшего советником императора.

Таким образом, после смерти императора Константина обнаруживается интереснейшая картина. Во-первых, христианство стало всеобщей религией. Во-вторых, столица Империи была перенесена из Рима в Константинополь, что, безусловно, не могло вызвать особой радости у влиятельной римской олигархии, оказавшейся не у дел, и которой тут же понадобился новый рычаг влияния на дела в Империи.

Самым лучшим вариантом этого рычага, конечно, был папский престол в Риме. Поэтому вполне логично, что именно с этого времени Рим наинает превращается в религиозную столицу Империи. И хотя Папа всё ещё находится в подчинении у императора, через него римляне имеют реальную возможность создать оппозицию Константинополю. Что сразу же перешло в новый виток противостояния никейцев и ариан.



Преемников у Константина было трое: западная половина империи с ее двумя императорами и папой Юлием, противником арианства, поддерживала никейский символ. Восток же с сыном Константина – Констанцием II защищал арианство. Рим в лице папы Юлия I предпринял попытку подорвать позиции арианского Константинополя, для чего был созван в 343 году Сардикский Собор (ныне София). На этом соборе большинство принадлежало Западу, и естественно, что никейский символ был принят в качестве единственного христианского догмата, арианство же было осуждено и квалифицировано как еретическое учение. Т.е. в сущности произошел раскол между Западом и Востоком.

Дополнительно Сардикский Собор постановил, что недовольные епископы могли обращаться с апелляцией к папе Юлию I. Хотя это постановление и носило частный характер, последующие папы толковали это как исключительную и навсегда данную Риму привилегию. С этого времени папа стал претендовать на верховенство, на примат, который считался отныне освященным Сардикским собором. Претензия эта, однако, была совершенно безосновательна: решения этого собора могли касаться лишь Запада. Восточные епископы ушли с собора и образовали свой в Филиппополе, где были вынесены постановления в арианском духе, и где о прерогативах римского епископа не могло быть и речи.

Империя начала раскалываться: олигархический Рим во главе с римским епископом, теперь именовавшимся Папой, выступил против цезарепапистского Константинополя, где патриарх назначался императором. При этом арианство и никейство выглядят уже скорее поводом для столкновения, нежели реальной причиной. Рим по-прежнему хотел оставаться столицей Империи. Претендовать на кресло директора в Константинополе было уже бессмысленно, а вот стать столицей христианства – вполне по силам.

Констанций II понимал расклады всяко лучше нашего, а потому поддержал решения арианского Собора в Филлиппополе, ставшего ответом Сардикскому. А всё это привело в итоге к новой войне. В 353 году Констанций разбил в сражении западного императора Магненция, который вскоре покончил жизнь самоубийством. Констанций оказался единственным реальным хозяином в Империи, чем тут же и воспользовался – между 354 и 356 годами был созван новый Собор в Милане.

На собор было собрано не более сорока епископов (и восточных и западных). Руководство собором Констанций поручил ученикам Ария Урсакию и Валенту. При открытии Собора Дионисий Миланский предложил подписать всем присутствующим заранее заготовленный текст Никейского Символа, но Валент возмутился, начался скандал, который остановила императорская стража. Заседания Собора перенесли в императорский дворец.

На последующих заседаниях Собора император присутствовал тайно, за занавесом. Когда Афанасия Александрийского, лидера защитников никейского вероопределения, подвергли надуманными политическим обвинениям, и западная партия его защитников возмутилась этими действиями председателя Собора, то император вышел из своего укрытия и, угрожая епископам мечом, выкрикнул: «Моя воля – вот для вас канон». Разумеется, дальнейшие заседания собора стали лишь формальностью: Афанасия осудили, и ариане одержали победу.

Афанасий Александрийский, а также его сторонники Евсевий Верцеллийский, Люцифер Калаританский и Дионисий Миланский были отправлены в ссылку. К папе Либерию был направлен посланник с требованием подписать деяние Собора, но папа потребовал проведения законного суда над Афанасием, на что император пригрозил ему ссылкой и дал три дня на размышление. Папа сначала отказался и был сослан во Фракию, в город Веррию. Вместо Либерия папой был избран арианин Феликс II (355—365).

Однако, как только Либерий раскаялся и согласился стать послушным орудием императора, ему вернули римскую кафедру, тем более что он и в догматическом отношении обнаружил не меньшую уступчивость. Формула никейцев «единосущность» и противопоставлявшаяся ей «подобосущность» были фактически ликвидированы заявлением Либерия о том, что разуму человеческому недоступно постичь тайну рождения Сына и что об этом «ничего не сказано в священном писании».

Если исходить из оценки действий учасников этой пьесы, то выходит, что суть учения была уже в явном забвении. Христианство стало политикой, а епископы политиками. А потому неудивительно, что распространением общегосударственной религии занялся сам император лично. Констанций начал активную борьбу с язычниками и издал указ следующего содержания: «Мы требуем, чтобы сознавшихся в принесении жертв и служении идолам наказывали смертной казнью».

Исключительно волей императоров продвигалось христианство от «Миланского эдикта» о веротерпимости к никейскому символу веры, от которого в итоге тоже не осталось ничего, кроме провозглашения «единой христианской религии». С этого момента (за исключением двухлетнего царствования Юлиана Отступника в 361 – 363 гг.) уже язычество стало преследоваться по всей империи.

В 416 году язычники были лишены права занимать государственные должности, в 423 году язычники упоминались так, как будто бы их уже не существовало, а в 448 году загорелись первые костры, в пламени которых сжигалось самое главное достояние прошедших веков – книги (пока книги). При Юстиниане I язычникам было запрещено даже владеть имуществом (а что, очень по-христиански!) и была закрыта философская школа в Афинах (529). Отныне вся деятельность церкви характеризовалась суровейшей нетерпимостью и преследованиями всего инакомыслящего.

Такая политизация религии вела только к тому, что церковь становилась далеко не последней площадкой для карьерного роста. А потому золотая римская молодёжь, сыновья богатейших родов Рима, бросились менять тоги и доспехи на рясы, и результат не заставил себя долго ждать. Началось стремительное обмирвщление церкви. Тут-то в основание церковного здания и заложили ещё один бракованный камень, который в своей злокачественности на порядок превосходит всё сотворённое ранее.

Поведение «новых» священников из числа римской аристократии не могло не вызвать осуждение стариков. Так, папа Сириций даже ввёл в церковный устав целибат – обет безбрачия среди священников. Но то что, произошло дальше можно расценить как некоторую историческую издёвку. Сириция сменил папа Анастасий, происходивший из знатного рода Максимусов. Ещё до введения целибата Сирицием у него родился сын. Так вот он и наследовал папский престол вслед за отцом, по сведениям Иеронима.

Понятно, что недовольство и недоверие к новым священникам стремительно возрастало. Но новому духовенству было куда проще придумать закон, нежели менять свои «золотые» привычки. Теперь нравственная распущенность духовенства, запросто оправдывалась «немощью человеческой природы» перед неодолимой силою греха.

Другими словами, римский клир заявил, что бытие определяет сознание, и ничего поделать с этим нельзя. А это уже чистейший материализм, и понятно, что после этого говорить о какой-либо христианской принадлежности римской церкви просто бессмысленно. А тут ещё и блаженный Августин, находившийся под серьёзным влиянием кафолической редакции посланий апостола Павла, в своих размышлениях дошёл до того, что придумал понятие первородного греха. Суть этой бяки заключается в том, что человек рождается сразу грешным просто по факту того, что согрешил наш предок Адам.

Воистину, это стало золотым дном для набирающей мощь вселенской римской церкви. Равномерно развесив грехи предков на каждом, епископы получали обоснование существования церкви, как единственного посредника для отпущения этих самых «грехов». А самим священникам теперь не надо было даже оправдываться – все грешники вокруг, оказывается. Как ни стремись, как ни старайся, а грешник ты, и всё тут.

И вот тут надо отдать должное восточной православной церкви, ибо она эту ерунду встречала в штыки и пока могла, ходила в яростные контратаки. Только с середины XII века, когда Византийским императорам потребовалась помощь Запада, пошли первые уступки на этот счёт.

Очевидно, что первородность греха – бред полнейший, а Августина надо бы за подобные изобретения подвергнуть анафеме, отлучению, а заодно и «сыном диавола» объявить. Но сей деятель, наоборот, пользовался большим почётом в Риме и до сих пор считается одним из основателей современного канона. Хотя уже тогда его бредни вызвали вполне законную и негативную реакцию, на волне которой вырос целый куст новых «ересей».

В начале V века объявился некий кельт Пелагий, кстати, весьма почитаемый современниками за свои личные качества и добрый нрав, и стал с возмущением отзываться о римском клире и утверждать, что это не бытие определяет сознание, а именно сознание определяет бытие – неодолимого греха не бывает. Если совершение греха зависит от человеческой воли, его можно избегнуть; человек «сам спасется, как и сам грешит». Т.е. Пелагий решительно отрицал учение церкви о первородном грехе. Он решительно отвергал бредовую идею о переходе греха на потомков Адама, и логично видел в грехе лишь сознательный индивидуальный акт, который никак не мог быть причиной духовной смерти человека, не согрешившего и живущего спустя века.

И вот тут мы со всей очевидностью можем заключить, что оформившийся к тому времени канон, оказался хромым на обе ноги, поскольку даже столь очевидное учение Пелагия, как оказалось, вело к ереси. Это стало очевидным, когда за распространение его идей взялся образованный человек, некий патриций Целестий, вместе с Пелагием бежавший в Карфаген в последствии. Он уже доводил логику рассуждений Пелагия до конца, не скрывая никаких расхождений с учением католической церкви. Целестий во всеуслышание заявлял: Адам умер бы и в том случае, если бы и не согрешил; его грех есть его личный поступок и не может быть вменен всему человечеству; младенцы рождаются в том состоянии, в каком был до своего падения Адам.

А вот собственно шесть еретических тезисов Пелагия:
1) Адам умер бы, если бы и не согрешил;
2) грех Адама есть его собственное дело и не может быть вменяем всему человечеству;
3) младенцы рождаются в том состоянии, в каком Адам был до падения, и не нуждаются в крещении для вечного блаженства;
4) до Христа и после Него бывали люди безгрешные;
5) закон так же ведёт к Царствию Небесному, как и Евангелие;
6) как грехопадение Адама не было причиной смерти, так воскресение Христа не есть причина нашего воскресения.

Есть серьёзные вопросы по пятому пункту, действительно противоречащему учению Иисуса Назорея. Но как было показано ранее этот-то пункт не вызывал неприятия у церкви, правившей послания апостола Павла именно в этом направлении. Главное здесь в другом, логика-то приводила Пелагия к тому, что люди не нуждаются, например, в обряде крещения для вечного блаженства. Как грехопадение не является причиной смерти живущих, так и воскресение Христа не есть причина грядущего воскресения мертвых. А значит, надо, братцы в первую очередь самостоятельно следовать учению, и только тогда всё остальное приложится. А ежели священники будут позволять себе нарушать заповеди, то о каком учении вообще можно будет говорить после этого?

Совершенно понятно, что такую «ересь», Пелагию уже не спустили. И вот здесь надо кинуть камень в православных епископов, которые под влиянием личных соображений в этом вопросе объединились с Римом. Соображения состояли в том, что восточные епископы тоже не шибко тепло относились к порочной идее цезарепапизма, и ради борьбы с этим злом посчитали возможным признать своим союзником римского епископа, за которым стояли вполне реальные физики и юрики, даже в таких щекотливых вопросах.

Результатом этого стало то, что под влиянием Августина и политических интересов шесть тезисов Пелагия – Целестия были в 412 году Карфагенским собором признаны еретическими, а канон кафолической церкви утратил последнее сходство с христианским учением. Это была уже совсем другая религия.
bossjak.livejournal.com/9066.html
 
Последнее редактирование:

Raist

Интересующийся
Регистрация
12.07.2011
Сообщения
29
Реакции
0
Поинты
0.000
Re: О гигиене в средневековой Европе.

Проведём теперь небольшой исторический обзор. Ранняя империя (I в.) принесла с собой подъем италийского ремесла. Военные усилия Рима постепенно укрепляли единое экономическое пространство Средиземноморья, а главным достижением здесь стало искоренение пиратства. Вернувшиеся из дальних походов легионеры и их командиры, гружёные под завязку златом-серебром, создавали мощный платежеспособный потребительский рост. На такой мощной базе стремительно начало расти производство и морская торговля. При этом столь резкий подъём собственного производства в Италии оказывается вне конкуренции. Всё те же легионы легко обеспечивают Рим сверхдешёвой рабской рабочей силой, и италийская промышленность быстро вытесняет конкурентов на рынках всего средиземноморья.

Судя по археологическим данным,
арретинское керамическое производство и капуанская бронзовая промышленность достигают в этот момент высшей точки своего развития. Сосуды, изготовленные в Арреции, встречаются в Марокко и Испании, на Рейне и в Британии, достигают даже восточных границ империи.

Рядом с этими старыми центрами производства начали подниматься новые. Более грубые сорта глиняных изделий (лампы и черепица) производились в северной Италии, в Аквилее и Мутине. Парма, Медиоланум (Милан), Патавий (Падуя) и Помпеи славились своими шерстяными изделиями. Города Кампании снабжали Италию дутой стеклянной посудой. Даже Рим, который никогда раньше не был крупным производящим центром, начал развивать некоторые специализированные отрасли производства.

Хорошо известно ремесленное производство Помпей в эпоху, непосредственно предшествующую их гибели (79 г.). Среди найденных там вещей, большинство которых производилось на месте, встречаются глиняные и бронзовые лампы (светильники), глиняная и бронзовая посуда, стеклянные и железные изделия, весы, хирургические инструменты и проч. Поражает большое количество ремесленных мастерских и лавок: они встречаются чуть ли не в каждом доме. Мы находим среди них сукновальные, ювелирные, каменотесные и парфюмерные заведения, булочные, обычно соединенные с мельницами, где рабочей силой служили животные или рабы, стекольные мастерские, кузницы и др.

Однако картина ремесленного процветания Италии меняется во II веке, когда масштабная военная экспансия останавливается. Теперь приток халявных богатсв сменяется на обратный поток финансового капитала. Рим становится глобальным финансовым центром, а если говорить языком человеческим, то превращается в глобального паразита. Вот он переломный момент. Начинается материалистический праздник ничегонеделания. Чего уж проще, раздавай ссуды, да живи себе на проценты. Чем всё это заканчивается в наше время, мы знаем.

Вообще аналогии нашего времени и Древнего Рима крайне показательны, и кое-что совпадает даже в количественных оценках. Например, средний ссудный процент во времена расцвета Римской Империи понизился до 4 — 6%. И точно так же, при переходе к финансовому капитализму производства из богатейшей Италии начинают выводится в другие области Империи, где рабочая сила качественнее и дешевле. Обратите внимание, в Риме даже рабы зажрались. А в итоге, италийское ремесло не смогло выдержать конкуренции и начало постепенно сворачиваться. Зато земли, только что ставшие частью Империи, теперь, в благоприятной среде Pax Romana, вступили на путь интенсивного экономического развития. Уже через сто лет господства римской промышленности, а именно с середины I века, арретинская керамика начала терять первое место на рынке, уступая его галльским изделиям. То же самое чуть позже, во II веке, произошло с более технологичными бронзовыми и стеклянными изделиями капуанских ремесленников: они вытеснялись аналогичной галльской же продукцией.

Параллельно с галлами конкуренцию начали составлять и производственные мощности в восточной части Империи. Забытые уже было, в эпоху хаоса войн эллинистических царей, производственные навыки, оказались востребованы снова, когда Римляне силой своего оружия образумили греческий мир. А в экономическое пространство Империи включились новые огромные рынки. В Финикии и Египте стало расцветать обновлённое стекольное производство. Тончайшие полушелковые ткани (с льняной основой), изготовляемые в Малой Азии, получили широкое распространение теперь не только на Востоке. Развал же Парфии открыл ещё более широкие возможности по захвату рынков.

Весь этот праздник плоти в итоге привёл к тому же, до чего докатились теперь США. Как и в США в Риме сократились объёмы промышленности. А одновременно с этим обнаруживаются огромные госрасходы. Социальная часть расходовалась на пенсии, допвыплаты, льготы и проведение увеселительных мероприятий для обеспечения главного требования времени: «Хлеба и зрелищ». При этом всё это благополучие держалось исключительно на кончиках мечей легионеров, на содержание которых уходила вторая половина бюджета. При этом в самих легионах уже почти не оставалось солдат италийцев. Их просто не было смысла вербовать, когда доходило до дела - италики просто разбегались, на чём очень круто погорел Максенций, когда вышел против ветеранов Константина.

В общем, процветание сменилось бездельем материализма, а безделье сменилось бюджетным дефицитом. Кризис был делом времени. И время это сильно сжалось, когда приток благородных металлов с иранских рынков был перекрыт империей Сасанидов. Но Рим всё-таки смог удержаться во время этого кризиса третьего века. Возможно, это произошло за счёт того, что грабительские набеги бандитов-варваров постепенно создали платежеспособный спрос на севере и северо-востоке Империи среди всё тех же варваров, которые с удовольствием включились в общую экономику Империи. Вот на подъёме этой торговли с варварами Империя и получила передышку и некоторое оживление за счёт притока энергичных готов, вандалов, сарматов, аланов и прочих скифов. По традиции, свежая кровь стала быстро выбиваться в императоры. Но и варварский ресурс был не бесконечен. Империи было нужно реальное обновление. Дармоеды должны были пересилить себя и изменить материализму, но всё было настолько плохо, что даже мощное христианское учение проиграло римской похоти и превратилось в итоге в нечто антихристианское. Империя была обречена на новый кризис.

В конце концов, а что могли предложить сами римляне варварскому миру кроме товаров, которые те и так могли взять сами силой оружия?

Даже в кризисном третьем веке Империя защищалась ещё собственными силами, а императоры выходили хоть из простых, но всё-таки имперских граждан. Вскоре же после правления Константина вся армия уже сплошь варварская и это при четырёх миллионах годных к военной службе. Точно так же как и теперь в США, римские солдаты-варвары за свою службу получали гражданство.

Кое-кто может сказать, что римляне вдруг стали христианами и гуманистами. Но на самом деле всё обстояло не так и даже гораздо хуже. Дело в том, что при широкой социальной политике Рима, когда пособия по безработице получали многие и многие, одновременно обнаружилась лютая нехватка настоящих рабочих рук. Как и на службу в армию на любую реальную, тяжелую мужскую работу совершенно нельзя было найти желающих среди изнеженных граждан Империи. Так было, например, в Далмации, где распологался основной горно-промышленный район Империи. В Испании к тому времени сильно иссякли серебряные шахты, а Империя ещё более остро нуждалась в благородных металлах. Так вот для горняков пришлось вводить те же правила, что и для солдат. Т.е. шахтеры прикреплялись к профессии законодательно. Как и сыновья ветеранов, так теперь и дети шахтёров были обязаны идти по стопам родителей. И это касалось любой тяжёлой работы. В сельском хозяйстве, например, были введены ровно такие же правила, когда колоны становились наследственными пахарями. И вот в это самое время епископы в Риме придумывали себе и своим высокопоставленным патронам новые и новые оправдания по поводу невозможности одолеть голос плоти.

В итоге, посреди этого бардака вырисовывалась следующая конфигурация игроков-фондов. Во-первых, это римский епископ, превратившийся в официальный голос Рима. Во-вторых, восточный император, который мог назначить папу. Правда, только если у него для этого были достаточно некороткие руки. И тем более это было сложно сделать, что восточная церковь, опасаясь императорского произвола, признавала свою подчинённость епископу римкому, как было в деле с пелагианцами. И это не смотря на явное расхождение в идеологии. Впрочем, как раз это для греков было более чем нормально, они вообще усердно предавались философским спорам и сами плодили ереси одну за другой. Ариане воевали с православными, а все вместе клевали несторианцев, и всем трём группам был просто необходим третейский судья, чем умело пользовался Рим. Вот такая вот предкризисная ситуация.

В принципе, всё это рухнуло бы само и так. Но обычно происходят вещи внешнего характера, маскирующие этот процесс. Это так называемые «случайности» самого не случайного характера. Как говорят в таких случаях, бабочка нагруженному коню спину ломает. И вот первой такой бабочкой стал вождь небольшого отряда готов Фритигерн.

В 376 году под давлением гуннов сей Фритигерн бежал со своими людьми к Дунаю. Всё о чём помышлял вождь готов – это свалить подальше. Фритигерн отправил послов к императору Валенту с просьбой, чтобы он дал вестготам немного землицы и похавать, мол, изголодались шибко. И император, и готы прекрасно знали положение дел. Заставить римских граждан заселить приграничные земли было невозможно, а уж охранять их и подавно. Поэтому когда готы вынужденно предложили свои услуги в обмен на помощь Империи, Валент обрадовано потёр руки и пропустил готов. В принципе, такое происходило на границах Империи давно и повсеместно, но в этот раз что-то пошло не так.

Валент дал позволение поселиться в Мезии (Болгария) вестготам Алавива и Фритигерна. Причём последний, являлся представителем христианской готской партии. Осенью 376 года всё племя вестготов, с женами и детьми перешли через Дунай у Дуростора (совр. Силистрия). Вот тут некоторых, ожидающих несметных орд варваров, может постигнуть культурный шок: у готов было примерно 8000 воинов, а всего народа имелось около 40 000 душ. Ничто в масштабах Империи, в которой было несколько миллионов бойцов. По крайней мере, на бумаге.

И вот тут пришло время снова поговорить о коррупции. Мы с Вами прекрасно знаем, что это за зверь такой: чиновник-материалист. Вот и римские сановники Лупицин и Максим, которым было поручено решить этот готский вопрос, начали решать его в полном соответствии со своим ущербным мировоззрением и убогим горизонтом планирования.

Господа чинуши справедливо решили, что отдавать народное добро грязным варварам просто так – верх абсурда, а потому они вынудили попавших в безвыходное положение готов покупать съестные припасы по заоблачным ценам и притом часто самого худшего качества. Готы, не имея наличных денег, платили одеждой, коврами, оружием и другими ценными предметами. Когда их средства истощились, они были вынуждены продавать в рабство даже своих детей. Напряжение, росшее среди готов, вынудило Лупицина, занимавшего должность командующего римскими войсками во Фракии, направить часть своих отрядов поближе к готам, чтобы поддержать интересы своего бизнеса. Но эти мероприятия проводились в ущерб сплошной охране южного берега Дуная.

В образовавшуюся брешь тут же пролезли три группы других варваров: остготский «союз» племён (готов, аланов и гуннов) Алатея и Сафрака, отряд Фарнобия, тоже, вероятно, состоящий из остготов, и дунайские тайфалы. Перейдя на южный берег Дуная, последние два отряда объединились друг с дружкой, а вот Алатей и Сафрак установили связь с Фритигерном.

Лупицин слегка обеспокоился и решил встретиться с Алавивом, Фритигером и другими готскими вождями, пригласив их на обед в Маркианополь. Они, разумеется, приняли приглашение и наверняка поставили вопрос ребром: «Какова истинная себестоимость продуктов и почему при такой наценке такое невысокое качество?»

Разумеется, главком фракийского военного округа не счёл нужным вести себя дипломатично, когда бараны, на которых он неплохо зарабатывал, начали блеять. Между свитами готских вождей и римской стражей разгорелся спор, который сильно взволновал расположившихся за пределами города готов. Те, кого не впустили в город, потребовали открыть ворота и обеспечить их, наконец, продуктами. В ответ на это Лупицин не придумал ничего умнее, как зарезать приглашённых на обед вождей. Во всеобщей суматохе Фритигерну удалось бежать, в то время как имя Алавива в последний раз упоминается в связи с этим кровавым пиром.

Пока главком Лупицин втихаря обворовывал готов, это ему ещё могли простить, но когда он убил во время званого обеда доверившихся его слову людей, нарушив тем самым один из главнейших неписаных законов – закон гостеприимства – тут-то всё и началось.

Фритигерн встал во главе своих людей и начал открытый бунт. Горя благородной яростью мщения готы с огнём и мечом двинулись по стране. В начале 377 года Лупицин поспешно собрал все свои войска, но в девяти милях от Маркианополя был разбит вдребезги и бежал поджавши хвост. А эффект от первой победы готов на земле Империи оказался подобным набату.

Путь Фритигерна как раз проходил через тот самый горнодобывающий район Империи, где прикованные законом к своим шахтёрским городкам впахивали мужики со всей страны. Узнав, что просходит, они решили не упускать такого шанса. И теперь к Фритигерну стали массово стекаться очень крепкие ребята: шахтёры и рабочие горных рудников, которым вовсе не улыбалось, что весь их род до последнего колена обязан горбатиться в осыпающихся штольнях на чужого дядю, в то время как толпы бездельников посещают гладиаторские бои и театральные постановки в Риме. Одновременно на сторону мятежников перешла и состоящая из вестготов римская воинская часть, под командованием Свериды и Колии. Не получив обещанную плату они взбунтовались и, объединившись с отрядами Фритигерна, начали совместную осаду Андрианополя, впрочем, безуспешную.

Насколько ново и неожиданно для римлян было произошедшее, становится понятно из того, что император Валент и его окружение не сразу осознали грозящей опасности. Они около полугода только войска собирали, и в итоге выяснилось, что их недостаточно. Всё что удалось – это оттеснить готов от Адрианополя.

Вестготы же встали у Салиция и там окопались в укрепленном лагере, чувствуя себя в полной безопасности. Битва, которая состоялась в конце лета 377 года, также не принесла решающей победы ни одной из сторон. Оба противника понесли тяжёлые потери: готы целую неделю не покидали своего вагенбурга, в то время как римляне отошли к Маркианополю. Однако им удалось закрыть проходы через Балканы. Они также сконцентрировали свои запасы продовольствия в городах, которые так и остались недоступными для готов.

Через некоторое время мероприятия по блокированию готов принесли свои плоды. Казалось, что удастся взять готов измором в треугольнике между Дунаем, Балканами и Чёрным морем. Но тут к Фритигерну присоединились Алатей и Сафрак, и смешанная конница остготов, гуннов и аланов немедленно активизировала действия, и вскоре вся Фракия от Родопских гор до Чёрного моря оказалась во власти варваров, которые начали своего рода поход мести против римлян.

А римские полководцы, привыкшие воевать лишь с разрозненными бандами грабителей, по-прежнему недооценивали противника, который теперь был вовсе не шайкой рейдеров, ищущих лёгкой поживы, а настоящей армией, жаждущей мести. А это, как говорится, две большие разницы.

В середине июля 378 года император Валент лично прибыл в Адрианополь. Там он получил два сообщения. Во-первых, готы численностью лишь в 10 000 человек двигаются в направлении деревни Ника. Численность же армии Валента достигала 40 тысяч солдат. А во-вторых, император запада Грациан предостерегал Валента от единоличной атаки на Фритигерна, и требовал дождаться соединения двух имперских армий.

Валент, учитывая численный перевес, видимо, не захотел делить лавры победы, и всё же вступил в бой в одиночку, не дождавшись Грациана. Но едва началась битва, как молненосная атака варварской конницы решила исход сражения. Всадники Алатея и Сафрака обрушились на правый фланг римлян и смяли его. Затем часть готской конницы вернулась назад, обошла римлян и напала уж на левое крыло, повторив свою тактику. В это время пехотинцы Фритигерна покинули вагенбург и атаковали противника с фронта. Окружённая со всех сторон римская армия была уничтожена. На поле битвы пало две трети римского войска, оба военачальника и не менее тридцати пяти командиров высшего ранга; сам император Валент, будучи ранен копьем, бежал на одно из окрестных поместий около Адрианополья, но был обнаружен и заживо сожжён готами.

Вот тут римляне струхнули уже не на шутку, и страх этот был велик. Новый главнокомандующий войсками Востока Юлий даже приказал захватить и перебить в одно и тоже время подчинённые ему готские гарнизоны в Малой Азии, опасаясь, что они перейдут на сторону восставших.

Такие меры явно не добавляли популярности среди варваров и единственное, что спасло империю в тот момент, так это исключительно отсутствие опыта и материальной базы у варваров при осаде и штурме городов. В итоге, бойцы Фритигерна просто расползлись по округе и занялись грабежами.

После смерти своего дяди Валента, Грациан назначил императором восточных стран своего полководца Феодосия. Новый император уже не искал боя и решил замириться с готами; этому немало помогло и то, что сам Фритигерн в это время умер. Тем не менее, вестготы успокоились, и разместились во Фракии на правах союзного народа, а всё награбленное оставили себе.

Теперь стало совсем интересно. Весь мир узнал, что римлян можно побить и не получить сдачи вовсе. А это уже было даже не начало конца, это уже был самый настоящий конец Рима, как военной силы. Рим не только утратил в глазах варваров всяческое уважение, но и предстал лёгкой добычей.

И как только у армии повстанцев появился новый достойный вождь, Аларих, они снова пошли в поход. Теперь успехи были ещё больше. Похоже, остановка горнодобывающей промышленности в результате походов Фритигерна ввергла Восточную половину Империи в жестокий кризис, и армия Империи полностью развалилась. Аларих спустя всего десять лет прошёл всю Грецию насквозь, не встретив вообще никакого сопротивления. Даже в таких стратегических пунктах как Фермопилы или Истмийский перешеек готам никто не преградил путь.

В войне с Аларихом участвовали уже только войска Запада. При этом политические игрища продолжались даже в такой критический момент, и в итоге полководец Стилихон позволил уйти Алариху.

Единственное, что смог придумать в этой ситуации восточный, византийский теперь уже, император Аркадий, так это заключить мир с Аларихом и снабдить его высокой имперской должностью. По сведениям источников, он был назначен магистром армии Иллирика. В сущности, Константинополь сам предложил Алариху себя крышевать.

Тем временем, Рим решил воспользоваться этими проблемами Константинополя. Между ними тут же начался спор о правах на владение золотыми шахтами восточной Иллирии. Хотя эта территория, бесспорно, находилась во владении Восточной империи, но Стилихон, бывший тогда, фактическим руководителем политики Западной Римской империи, ссылаясь якобы на исполнение предсмертного распоряжения покойного императора Феодосия, требовал передачи этой стратегической провинции Риму.

Византия не имея больше армии собственной, признав Алариха официально, по сути, обязалась снабжать его армию продовольствием и снаряжением, а это единственное чего у готов теперь не было вдоволь. Это было выгодно Алариху, это было выгодно Константинополю, который даже получил сильную армию для ответа на претензии Рима в восточной Иллирии.

Так, энергия Алариха был направлена Константинополем против Рима, подло воспользовавшегося слабостью византийцев, и в 410 году готы после нескольких попыток его и взяли. Здесь совершенно неожиднно обнаружилось, что Аларих, оказывается, истинный христианин арианского исповедания, в чём, возможно, и заключалась его относительная покладистость в отношениях с Византией. Когда Аларих вошёл в Рим, то ни одной церкви он не тронул вообще. Грабить грабил, но только римских богатеев, а рабов вообще освобождал и в свою армию принимал. Кстати, именно рабы и открыли Алариху ворота Рима.

В общем, не было никакого варварского нашествия. Армия Алариха состояла большей частью из жителей Империи, и самих готов там было немного. Сам же Аларих, демонстрировал весьма уважительное отношение к христианам и, похоже, сам таковым был. И не надо воспринимать совсем как фикцию тот факт, что Аларих являлся офицером Константинополя, с которым сам же Рим и поссорился из-за иллирийского золота.

Поход Алариха стал лишь отражением отражением кризиса давно назревшего, кризиса куда как более тяжёлого, нежели это произошло в третьем веке. И, в сущности, никакого падения империи не было. Она даже осталась в тех же границах. Но внутри этих границ произошёл тотальный передел власти и собственности, вызванный неспособностью центральных властей что-либо сделать в принципе.

А коррупционный произвол бездарного фракийского главкома Лупицина в итоге вылился в глобальный, чудовищных размеров экономический коллапс, который и привёл к тому, что централизованная власть в империи просто исчезла. На смену же власти центральной, как водится, пришла власть местная, сосредоточившаяся в руках местных полевых командиров, которые брали столько суверенитета, сколько могли унести.

Главным следствием этого передела собственности стало то, с чем мы все так хорошо знакомы на собственном опыте: стремительно разрушались торговые связи, повсеместно останавливалось производство. В итоге, всё новые и новые массы рабочих, оставшихся без работы, и тунеядцев, оставшихся без социальных гарантий, были вынуждены тоже браться за оружие, или уходить в леса. И вся Империя стремительно погрузилась во мрак.

О масштабах и стремительности этого упадка можно судить по исследованиям, проведённым в Британии. Никаких экономических индикаторов для пятого века, конечно же, нет и быть не может, но вполне достаточно того, что может рассказать археология.

Ещё до взятия Рима Аларихом, а именно в районе первого десятилетия IV века в Британию перестали поступать новые монеты с монетных дворов Римской империи (остановка шахт Иллирии), а попытки произвести замену в местном масштабе вскоре были оставлены. На протяжении приблизительно трёх веков, начиная примерно с 420 года, экономика Британии функционировала без единой меры стоимости.

Аналогичным образом угасла обрабатывающая промышленность. Продолжалось только производство высококачественных металлических изделий, в которых нуждались братки: англы и саксы, всячески стремившиеся обозначить свое богатство и положение. А вот в области чисто функциональных продуктов происходили поразительные изменения, и все эти изменения были к худшему.

Если римская Британия наслаждалась изобилием простых железных вещей, что подтверждено находками из сапожных гвоздей и гвоздей для гробов, обнаруженными на римских кладбищах. То всё это разом исчезло, как и металлические монеты, в начале пятого века, наряду с отраслями промышленности, которые обеспечивали производство широко распространенной привлекательной и функциональной глиняной посуды, изготовляемой в гончарных мастерских. С начала пятого века и приблизительно в течение тех же трёх веков гончарный станок – этот основной инструмент, позволявший в большом количестве изготавливать тонкостенные и гладкие сосуды – полностью исчез из Британии. Оставались лишь котелки, которые производились вручную с последующим обжигом не в печах, как во времена Римской империи, а на открытом огне при помощи зажимов (это как бы изящное описание для кучи грубых глиняных заготовок сваленных в обычный костёр).

Точно неизвестно, чем все это обернулось для жителей сельской местности, потому что с пятого до восьмого века у людей было так мало вещей, что археологические раскопки практически не приносят никаких результатов; однако последствия для городского населения вполне известны. Римская Британия представляла собой сеть с плотно расположенными друг к другу городами, начиная с крупных поселений, таких как Лондон и Киренчестер, также выполняющих функции административных единиц, и заканчивая торговыми центрами, которые возникали вдоль дорог и водных путей. К 450 году практически все такие города исчезли с лица земли либо были на пути к исчезновению.

За два-три столетия, начиная с походов Алариха, экономика Британии вернулась только к уровням, где она находилась задолго до Римского вторжения в 43 году н.э. Больше всего в крахе пятого века археологов поражают внезапность и масштабы кризиса. Южная Британия даже до Римского вторжения была значительно более развитым с экономической точки зрения регионом, чем Британия в 5-6 веках: у нее была собственная серебряная монета, гончарное производство, где при помощи гончарного круга изготавливались сосуды, которые продавались повсеместно, и даже зарождались поселения, в которых можно было распознать города. По итогам же экономического коллапса пятого века ничего подобного не осталось, и только в восьмом веке британская экономика постепенно начала возвращаться к уровням, на которых находилась до вторжения императора Клавдия.

Разумеется, Британия, как самый захолустный регион империи, была лидером по рейтингам бардака, но экономический коллапс в любом случае разорвал империю на мелкие кусочки. И всё что происходило после 410 года это уже просто кровавая агония, в течение которой делились последние крохи. А в итоге, всё вообще перешло в драку за еду, поэтому и Аларих, и вандалы Гейзериха так рвались в Африку – житницу Рима. Единственным относительно уцелевшим образованием в итоге оказалась только Византия, у которой в эти времена были свои козыри: долина Нила и благодатные малоазийские земли позволили не утратить единства. Споры же между епископами востока и тогда всё ещё носили несколько научный характер, а потому не могли помешать в трудное время объединиться и поддержать рушащийся мир. В итоге, императоры Восточной Римской империи смогли сначала откупиться от мятежных полевых командиров, а вскоре вообще поставили этих командиров себе на службу.

bossjak.livejournal.com/1510.html

добавлено через 23 минуты
После взятия Рима Аларихом императорская власть в Западной Империи стремительно становилась всё более и более декоративной. С одной стороны, разразившийся кризис, выгнал толпы безработных на улицу и они готовы были служить просто за еду даже в армии. Но от изнеженных италиков, как от бойцов, толку всё равно было мало, к тому же в 432 году вандал Гейзерих со своими братками добрался, наконец, до главной житницы Запада – Африки, тем самым взяв под личный контроль снабжение Италии продовольствием. Рим мгновенно оказался без армии и превратился в проходной двор.

В этих условиях старая императорско-сенатская система управления начинает столь же быстро отдавать полномочия в пользу более дееспособной – папской – системы управления. Этому сильно способствовала и система выборов римского епископа «и клиром, и миром». Теперь на должность римского епископа приходят исключительно жители самого Рима и всё чаще выходцы из самых благородных семейств.

Патриции-сенаторы, истинные хозяева Рима, быстро распознали рычаг, с помощью которого можно было удержать в своих руках Империю. В период разрухи почти единственным источником материальных благ становится
земля и натуральное хозяйство. А римская церковь становится всё более и более жирным куском в этом смысле. Сам Папа, «естественный и единый» защитник западной половины империи, занимает пустующие земли, покинутые крупными землевладельцами, бежавшими в Византию от погромов, да и варварские авторитеты, тоже щедро одаривают римский престол добытыми на халяву землями, получая в обмен на это легитимность из рук правителя Рима.

Параллельно начинается сёрьёзная пропагандистская кампания. Пиар вокруг персоны римского папы тогда просто зашкаливал. Факт того, что византийский офицер арианин Аларих не рушил и не грабил церкви, был в последствии растолкован, как великолепный успех дипломатии папы Иннокентия, которого даже окрестили спасителем Рима. А когда буря у берегов Сицилии поглотила корабли Алариха, пытавшегося переправиться в Африку, фигура Иннокентия I превратилась чуть ли не в героическую. Он же, пользуясь этим, расширял свою власть в отношении провинциальных епископов.

Чего на самом деле стоит вся эта реклама папского трона можно понять, если вспомнить и другие дипломатические «успехи» святого римского престола. По распространенному впоследствии преданию, папа Лев будто бы отправился с посольством в лагерь гуннов после того, как Аттила в 452 году предал мечу и огню Венецию и Лигурию. Неподалеку от Мантуи произошла якобы встреча между Аттилой и Львом I, вручившим предводителю гуннов многочисленные подарки и уговорившим его уйти из Италии. Впрочем, отказ Аттилы от нападения на Рим действительно имел место, поскольку как раз в это время император Маркиан, собрав, наконец, силы, ударил в тыл армии гуннов.

Через несколько лет, в 455 году, папа Лев снова «спас» Рим от полчищ, теперь уже вандальского авторитета Гейзериха, якобы угрожавшего городу поголовной резней. За огромный выкуп король согласился «ограничиться» 14-дневным разграблением Рима, оставить в живых его население, не сжигать церкви и не допускать грабежа главных храмов столицы.

На самом же деле, вандалы Гейзериза сами были призваны одной из политических группировок Рима, чтобы устранить узурпатора Петрония Максима. Но в итоге расплачиваться оказалось нечем, а потому Гейзерих уволок даже медные крыши храмов и статуи, и именно эти демонтажные работы обусловили столь длительное пребывание вандалов в городе. Главная же причина ненависти к Гейзеризу заключается в том, что вандалы взяли множество заложников из числа патрициев для обеспечения того самого обещанного выкупа. Совершенно логично, что после этого именно вандал Гейзерих дал начало термину «вандализм», а не гот Аларих, люди которого реально разграбили город и убили множество людей. Позднее же тот факт, что звери-вандалы при «разграблении» Рима умудрились не убить ни одного человека, был объяснён заслугами папы Льва I, который позиционировал себя в соответствии с уже оформившейся легендой о папе-защитнике.

Вообще епископ Лев, оказался настоящим государственником и сделал весьма много для создания нового римского трона, теперь уже теократического. Оно и неудивительно, ведь Лев получил самое блестящее образование, а значит, происходил не из последних семейств Италии. Совпадение высокого происхождения, собственных талантов и прекрасного образования сделало Льва очень влиятельным человеком в Риме. Он был настолько уважаем, что избрание его на папство не потребовало его присутствия. Он находился по заданию императора Валентиниана III в Галлии, где император поручил ему разобрать спор двух высокопоставленных галльских вельмож: Аэция и Альбина.

Став папой, Лев взялся за дело энергично, и начал совершенно непримиримую войну с ересями. Во всех западных провинциях папа установил строжайшую дисциплину, наказывал епископов, отступавших от традиций при совершении обрядов, и требовал их приезда в Рим для «повышения квалификации». Около 443 года папа узнал, что манихейцы организовали в Риме тайную общину, и возбудил против них преследование, устраивая публичные дебаты с их лидерами, сжигая книги и призывая римлян к борьбе с ересью. В конце концов, он добился от императора Валентиниана III издать указ против манихейства.

Он снова жёг языческие и еретические книги, когда воспользовался нуждой беженцев из Африки, захваченной Гейзерихом, и поставил их перед выбором либо сменить веру, либо убираться восвояси. Старательно поддерживал мифы об исключительных правах римского престола, данных ему апостолом Петром. При этом сам Лев оставил большое собрание проповедей и посланий.

Помимо пропаганды и внутренних церковных дел у него были серьёзные внешнеполитические прожекты. Он, например, попытался сыграть на идеологических разногласиях Востока, чтобы создать рычаги влияния на императора и объединить христианский восток с христианским западом под своей властью.

В 449 году был созван собор в Эфесе по приказу императора Феодосия II. Папа Лев I отправил на имя этого собора специальное послание, в котором осудил монофизитов в лице Евтихия и председателя собора александрийского епископа Диоскора. Но дело тогда не выгорело. Диоскор вообще не допустил оглашения папского послания и избил посланника Флавиана, из собора были удалены 40 епископов, и была даже попытка отлучить от церкви самого Льва. Собор 449 года получил прозвище «разбойничьего» – вооруженные солдаты силою выталкивали непокорных участников.

Но итогом собора стала победа александрийской партии не только над Римом, но и над Константинополем. Вот это уже побудило вмешаться самого императора Маркиана с целью восстановить «религиозный престиж Константинополя». Этим-то разворотом и сумел воспользоваться Лев, на сей раз оказавшийся «другом» императора. В 451 году в Халкидоне был созван новый собор, в котором приняло участие до 600 представителей духовенства. Почти все они были против «нововведений», сделанных после Никейского собора 325 года и Эфесского 449 года. А те, кто выступал обвинителями на Эфесском соборе, сами очутились на скамье обвиняемых. Диоскор был низложен за отлучение папы Льва, и послание последнего от 449 года было теперь торжественно оглашено при криках: «Это – вера отцов-апостолов! Анафема тем, кто не так верует! Апостол Петр говорит через Льва! Почему послание Льва не было оглашено в Эфесе?»

Халкидонский собор закончился триумфом римского папы и через 100 лет Кассиодор, знаменитый государственный деятель Остготской Италии, назвал Льва «апостольским доктором», а издатели его сочинений в XVIII веке прибавили еще титул «доктора церкви», а заодно снабдили его имя эпитетом «Великий».

Однако, всё было не так просто, и настоящего триумфа Лев I не познал. Победителем в споре между церквами Египта и Византии, к которой на этот раз примкнул Рим, оказался император Маркиан. Он лично явился на Халкидонский собор и объявил «окончательной истиной» новую формулу веры, под которой подписалось 355 членов собора. Император против воли папских делегатов провел через собор постановление о том, что всякое первенство (omnis primatus) и особый почет (honor principius) признаются за архиепископом Рима, но что такое же первенство и такой же почет признаются и за архиепископом Константинополя, рукополагающего митрополитов Азии, Понта и Фракии.

Это решение императора давало фактически особые права константинопольскому первосвященнику, но главное рассеивало любимую папскую легенду об апостоле Петре, якобы предоставившем Риму исключительные привилегии. С «сердечной болью» узнал Лев I об этих соборных постановлениях, которые прокладывали путь «константинопольскому папству».

Это, конечно же, было поражение. Но оно было неизбежным, поскольку, чтобы мутить воду на востоке, у папы были всё-таки слишком коротки ручки. Главным же достижением Льва следует считать то, что он добился от римского императора Валентиниана III издания декрета о подчинении епископов папскому суду и о придании решениям папы силы закона. Власть римского епископа получила поистине императорские полномочия.

Вот начиная с этого момента, за обладание папским престолом стали состязаться совсем другие силы. В предвыборную пору дело доходило уже до открытого подкупа избирателей и кровавых вооружённых столкновений, а папами всё чаще становятся патриции и прочие выходцы из римской элиты.

Папа Феликс III (483 – 492) был сыном сенатора и происходил из знатной римской фамилии Анициев. Папа Гормизд (514 – 523) принадлежал к знатному роду Фрозиноне. Его сын Сильверий (536 – 537) также стал понтификом (а как же целибат?). Папы Вигилий (537 – 555), Пелагий I (556 – 561), Григорий I (590 – 604), Мартин (649 – 653), все происходили из римских аристократических фамилий. И это я перечислил только тех, кто достоверно являлись аристократами, родословные большинства пап попросту утрачены. Но и они наверняка не далеко отстояли от перечисленной группы. Например, папа Симмах служил архидьяконом при папе Анастасии II, а будущий папа Бонифаций IV был дьяконом и управлял папскими имениями при папе Григории I.

При этом интересно как сами все эти папы-патриции рассматривали свою власть. В 501 году сенатор Фестус, из провизантийской партии в Риме, обвинил папу Симмаха в различных прегрешениях, включая внебрачную связь (действительно, какой-там целибат, когда они там даже налево ходят). Симмаха вызвал к себе готский король Теодорих, который был заинтересован в лояльности Рима и чутко реагировал на всё, что там происходило. Папа Симмах попросту отказался отвечать на обвинения, заявив, что светский правитель не имеет над ним власти. Теодорих созвал собор, который обвинения с Симмаха не снял (доказательства, значит, были), но постановил, что папа подлежит лишь Божьему суду, а не человеческому.

Однако, Теодорих искренне не понимал, как это священник, позволяющий себе открыто совершать тягчайший грех прелюбодеяния, может занимать папский престол. А потому принял волевое решение и даже поставил вместо распутного Симмаха папой Лаврентия, который, по сути, был противником самого Теодориха, так как являлся представителем провизантийской партии в Риме. Политика, конечно, своё взяла, и Симмах через какое-то время вернулся на своё место, но как факт это очень любопытно.

А вот и ещё один прелюбопытнейший момент. В 532 году римским сенатом был издан декрет о запрещении подкупа папских избирателей. Сам факт появления такого закона говорит уже о полном абсурде происходящего. При этом сенат констатировал, что даже из церквей выносятся драгоценности и тратятся в целях подкупа избирателей. Вот он знаменитый административный ресурс, ё-маё. Даже остготский король Аталарих не выдержал и приказал префекту Рима вырезать этот декрет на мраморной доске и прибить ее к церкви св. Петра. Создаётся такое ощущение, что о престиже папы в какой-то момент больше заботились готские короли-варвары, нежели сами римские епископы.

Тем не менее, престиж этот был весьма велик, и когда папа Лев добился официального оформления собственной власти, то императорская должность в Риме стремительно свелась к совсем декоративным функциям. И уже всего через пятнадцать лет последний римский император, презрительно называемый современниками Ромул Августул, т.е. «августёнок», был отправлен за ненадобностью на пенсию. При этом земля не содрогнулась, Тибр не изменил течения, а небо не упало на землю. Всех делов-то, император Рима сменил пурпурную тогу, на папскую рясу. Да что там говорить, даже латинский язык остался общегосударственным.
bossjak.livejournal.com/9429.html
 
Последнее редактирование:

Raist

Интересующийся
Регистрация
12.07.2011
Сообщения
29
Реакции
0
Поинты
0.000
Re: О гигиене в средневековой Европе.

После отставки последнего западного императора за игровым столом сложилась следующая ситуация. Опуская всякую мелочь, можно выделить следующих важных игроков. Галлию контроллировали франки Хлодвига, которые, впрочем, тут же сыграли "пас", сосредоточившись исключительно на разделе "петуха" между собой. Территории Империи между Римом и франками контроллировали сначала короли готов, но позже их сменили лангобарды. На востоке постепенно в себя приходила Византия. Что творилось севернее Византии никому не известно, но, вроде бы, именно оттуда вышли лангобарды, ущемившие готов.

Это был этап беспредельного передела собственности, а потому решающее значение имела исключительно физическая мощь игроков, и в этом ряду папы явно не выглядели лидерами. Но римский престол умело разыгрывал свои карты, отдавая политическую свободу в обмен на экономические преференции. По сути, Рим взял на себя обязанности выращивать баранчиков, которых потом и стригли готы, вандалы, лангобарды и прочие.

Папство стремительно наращивало свои земельные владения, превращаясь
в крупнейшего землевладельца Европы. Под высокую руку папы спешили стать и те, кто, купившись на новые римские сказки, рассчитывал приобрести себе за земную мзду вечное блаженство на небе. Римская епископия очень быстро сосредоточила в своих руках богатейшие земли в разных частях Италии, в особенности в окрестностях Рима и на острове Сицилия.

Примеру Италии следовали Галлия, Далмация и даже далекие Африка и Азия. Дарители, однако, искали не только "небесного спасения", но и земного у того, кто самозванно провозгласил себя "заместителем Христа". Благодаря своему идеологическому влиянию и богатству папа мог оказывать покровительство нуждающимся. Но это было очень хитрое покровительство.

Понятно, что в тёмную эпоху экономической разрухи множество людей оказывалось в бедственном положении. Тот же крестьянин, прошедший сквозь череду налоговых, военных и других тягот в итоге оказывался перед невозможностью возобновить производство зерна, ибо то, что было отложено на посев, отобрали, например, заезжие рейдеры. В такой ситуации человек мог обратиться за помощью только к церкви, которая становилась аналогом страхового фонда. И изначально всё было очень даже взаимоприятно.

Но постепенно у страхового фонда сменились хозяева, и компенсация за церковную помощь перешла всякие границы дозволенного, а точнее была возвращена система, давно уже использовавшаяся в империи. Теперь получив «помощь», крестьянин тотчас оказывался уже не владельцем, а лишь арендатором земли. А это был первый шаг к крепостному рабству. Как видите, принцип здесь тот же, как и при рабстве кредитном.

Получив такую «помощь» крестьянин утрачивал главное – обладание средством производства – землёй. Он становился всего лишь наёмным батраком на когда-то своём участке земли, с которого отныне платил ежегодно определенную сумму деньгами или продуктами. А после смерти крестьянина этот участок земли и вовсе переходил в руки церкви. И земля эта сдавалась в аренду уже наследникам крестьянина. Покровительствуемый церковью крестьянин назывался прекаристом (от латинского слова praeces – просьба). Т.е. крепостное рабство оформлялось как бы по многочисленным просьбам самих крестьян. Хитро.

Хаос кризиса толкал и мелких и крупных землевладельцев в объятия святой католической церкви, которая, к тому моменту стала уже не церковью, а самым настоящим финансово-земельным фондом, который, разумеется, не мог устоять ни пред одним искушением расширить свою власть. В итоге прекаристы стали стремительно растущей прослойкой в раннем средневековье. Сама же церковь в итоге распоряжалась огромными землями, сажала прекаристов на свои участки и проявляла заметную инициативу в деле «оказания помощи беднякам», поскольку ее земельные доходы целиком зависели от обработки этих земель теми же бедняками.

Многочисленные земельные участки, поступавшие в распоряжение папского трона, объединились в папскую вотчину (patrimonium), большая часть которой находилась на острове Сицилия. Сицилийская вотчина насчитывала 400 крупных земельных участков, которые в свою очередь состояли из более или менее значительного количества мелких хозяйств. Все эти папские вотчины обрабатывались крестьянами, в огромном большинстве принадлежавшими к «вечным» полусвободным арендаторам, так называемым колонам, которые несли натуральные повинности и исполняли барщинные работы. Общая тенденция папского хозяйства сводилась к тому, чтобы избегать посредничества крупных арендаторов и вести обработку земель с помощью этих колонов, а также мелких арендаторов, которые по условиям работы мало чем отличались от колонов. Доля их платежей «навсегда» была зафиксирована папой Григорием I (590 – 604).

Естественным следствием такой политики стало то, что церковь остро нуждалась в крепостных и противилась их свободной миграции. Так, собор 590 года в Севилье законодательно запретил священникам освобождать колонов. Затем на Толедском соборе были объявлены лишенными силы все акты освобождения крестьян, если священники при этом освобождении не передали церкви соответствующих земельных участков. Собор в Лериде, подтвердив это постановление и придав ему характер канонического закона, осудил практику дарования священниками свободы колонам, во избежание того, чтобы монахи и священники сами не занимались «неподходящим» крестьянским трудом. Отныне даже богатый священник, имевший возможность компенсировать церковь за освобождение колона, должен был помнить, что церковная земля нуждается в работниках, замещать которых вовсе не к лицу священнику или монаху. Как же изменилась повестка соборов, разбиравших ранее исключительно философские и богословские материи!

В полном соответствии с духом двойных стандартов, столь присущим посланиям канонического псевдо-Павла, церковь, запрещая освобождение своих колонов, весьма сочувственно относилась к тому, чтобы светские лица давали своим людям свободу и тем самым предоставляли церкви необходимые ей рабочие руки. Освобожденные тут же попадали под ее «покровительство», т. е. подлежали юрисдикции церкви, которая извлекала очень существенную выгоду.

Теперь немного о размерах выгоды. Вообще платежи колонов носили главным образом натуральный характер. Но помимо натуральных повинностей колоны должны были нести и денежную, так называемую пенсию. Вот так-то. Папы-сенаторы всё наизнанку умудрились вывернуть. Если раньше пенсию выплачивало государство своим ветеранам, то теперь оно её, наоборот, собирало! Пенсию теперь должен был платить всякий просто поселившийся на папской земле, хотя бы он и не занимался земледелием.

Совершенно очевидно, что епископы окончательно перестали заниматься религиозной ерундой и занялись исключительно тем, для чего их и поставили в ранних христианских общинах – управлять хозяйством. Теперь папы в своей переписке ведут разговоры не о фантомных сущностях, а о вполне конкретных вещах. Из писем папы Григория I мы узнаём, что колоны острова Капри помимо вина и хлеба платили пенсию в размере 109 золотых солидов в год. На платеж пенсии мелкими крестьянами указывают их частые жалобы на действия папской администрации, которая при взыскании пенсии считала 73 золотых солида в фунте вместо 72, обманывая таким образом крестьян на один солид на каждом фунте.

Этому обману удивляться нечего. Для управления таким огромным имуществом тут же потребовался многочисленный чиновничий аппарат, но обязательным требованием являлось наличие духовного сана. Так, в условиях голода и разрухи церковная карьера становилась особенно лакомым куском для всяческих проходимцев. А по закону ничем не сдерживаемого естественного отбора именно всякие проходимцы и отбирались на высшие управленческие должности. Ведь церковь стала финансовым фондом. Естественная задача такого фонда кормить своих, а для этого надо сохранять и приумножать капиталы или ресурсы. Как бы свят ни был римский епископ, но, будучи главой финансовой корпорации, он в любом случае должен был стать банкиром – это просто неизбежность. А потому и нравственный уровень священников деградировал просто стремительно. Просто теперь казнокрад-чиновник должен был пройти обучение в каком-нибудь монастыре и только после этого он натягивал форменную рясу. Суть же его от этого не менялась ни чуть-чуть.

Каков был доход папских вотчин, сказать сейчас трудно ввиду отсутствия точных данных; но можно воспользоваться случайными сведениями, разбросанными в сохранившихся отчетах и письмах разных ректоров (управляющих) к папам и в ответах последних. Так, в середине VI века плодородная вотчина в Пиценуме ежегодно давала папству 500 золотых солидов; вотчина в Галлии приносила в следующем столетии 400 солидов. По словам византийского летописца Феофана, император Лев III Исавр (717 – 741), отняв у папы вотчины в Сицилии и Калабрии, повысил свои доходы аж на 3,5 золотых таланта. По словам немецкого историка Гризара, 400 сицилийских участков, коими владел папа до конфискации их у него Львом Исавром, приносили императору только 1500 солидов в виде налога, а после конфискации они давали казне уже 25 тысяч солидов.

О больших доходах папского двора свидетельствуют и те расходы, о которых упоминается в документах. Особенно велики были суммы, выплачивавшиеся папами лангобардским королям. Известно, что за 12 лет своего правления папа Пелагий II внес в лангобардскую казну около 3 тысяч фунтов золота. Григорий I также расходовал огромные суммы на оборону города от лангобардов и на выкуп захваченных ими пленных.

Из этого можно понять, что необходимость тратить была естественной. Угроза со стороны бандитских авторитетов была веской причиной закручивать гайки, копить ресурсы и зарабатывать деньги на мир любой ценой. Но в условиях уже полной деградации и забвения первоначального учения, ничем не сдерживаемая церковь, стремительно выродилась в банальную финансовую корпорацию, которая, будучи в сущности паразитической, постоянно требовала только одного - жрать. А жрать она хотела в три горла, и у руководителей этого развесёленького католического фонда попросту не оставалось других вариантов, как эти аппетиты удовлетворять.

По другому известию, тот же папа Григорий выдавал ежегодно 80 фунтов золота для 3 тысяч монахинь, насчитывавшихся в это время в Риме. Скромные безобидные монашки незаметно проедали средства, на которые мог бы неплохо прожить весь город. Впрочем, про себя папы и их окружение тоже на забывали. Не зря ж они так жестоко бились на выборах и тратили огромные суммы на подкуп избирателей. Затраты надо было отбивать.

Огромные средства, которые получала папская казна со своих многочисленных земельных участков, давали папству возможность выступать в качестве важной экономической силы. Из папских владений в разных частях Италии сухопутным и морским путем доставлялись в Рим огромные партии хлеба и всяких иных сельскохозяйственных продуктов, а также разнообразных товаров, которые складывались в большие церковные амбары, известные под названием «горрей». Постепенно в Рим возвращался старый имперский социализм, но теперь с этаким большевистским уклоном. Т.е. блага получали по списку только те, кому это было позволено партией.

Первого числа каждого месяца из горрей выдавались хлеб, вино, сыр, овощи, мясо, ветчина, рыба, масло, предметы одежды и даже предметы роскоши. Папская канцелярия вела особый список лиц, имевших право на получение продуктов и товаров из горрей, причем в список попадали жители не только Рима, но и других городов Италии. Помимо продуктов папская канцелярия выдавала и деньги. Многовековой паразитизм Рима, его сенаторов и его плебса никуда не исчез в период кризиса - просто сел на диету. Теперь же он обрёл новое лицо, украшенное папской тиарой вместо императорской короны.

Но, наращивая экономическую мощь, папский трон не имел мощи военной. Его же конкуренты, в целом следуя его примеру, вели себя несколько иначе. У варварских королей-авторитетов было иное видение мира. Они делали ставку на собственную силу, поэтому, захватив земли, они поступали с ними в полном соответствии с другой давней традицией старой империи – все ветераны, отслужившие положенный срок в армии, получали в своё распоряжение земельные наделы, при этом их дети были обязаны служить в армии, чтобы сохранить землю. Такая система воспроизводства воинов совершенно не была чем-то новым.

Все варварские короли были знакомы с этой системой не понаслышке, поскольку большая их часть являлась римскими офицерами, и, собственно, ради этой раздачи земли туда и шла. Каждый король точно так же выдавал своим людям землю для того, чтобы они в случае чего сами обеспечили себя провиантом и вооружением. По сути, вассалы получали землю точно так же в аренду, но платили не золотом или продуктами, а своими мечами, которые они, кстати, должны были ещё приобрести. Вассалы, в свою очередь, использовали землю в точности как римские епископы. Все колоны, оказавшиеся на выданной территории, точно так же оказывались арендаторами и батрачили на бойца, дабы тот мог обеспечить себя всем необходимым, когда его самого призовёт под свой стяг сюзерен, чтобы пойти пограбить соседей.

Вот и весь диалектический, блин, материализм средних веков. Вот и вся, растудыть её, классовая борьба. Главной силой на полях сражений, особенно после изобретения стремян, становились катафракты – тяжеловооружённая конница. Но бойца, а потом и его коня, надо было заковать в дорогущий доспех и вставить в десницу опять же дорогущее оружие. А кроме этого, боец с детства должен уметь и конём править и шашкой махать. Даже в эпоху расцвета Империи обеспечить необходимое число и качество всадников никак не удавалось, теперь же при развале централизованной системы управления не было иного выхода, как напрячь бойца самостоятельно покупать коня, меч и кольчугу. А, состоя на прокорме у колонов, он спокойно тренироваться сам и обучать ратному делу своих детей. Да и на военные сборы он теперь являлся с мешком домашних пирожков, и для решения вопросов снабжения армии оказывалось не нужным создавать специализированную интендатскую службу. Конечно, это было не эффективно, а потому в дальние походы такие горе-лыцари ходить не могли и воевали лишь с ближайшими соседями, но особого выбора ни у кого всё равно уже не было.

В целом, такое введение феодализма было неизбежным, в очередной раз произошло не от хорошей жизни, а в результате развала централизованной системы управления. Как это было в своё время всё в том же Древнем Египте в эпоху номархов. И точно такой же феодализм у нас зарождался в 90е годы прошлого века. Но будем надеяться, не зародился. Тьфу-тьфу-тьфу. Тук-тук-тук.

С одной стороны, при таком раскладе папа был очень уязвим в военном отношении, но зато у него не было непримиримых врагов, он был нужен всем, т.е. что-то христианское понтифики всё-таки усвоили. Пока варварские вожди всё делили и делили земли друг дружки, новый повелитель Рима стремительно отвоёвывал утраченные позиции. Папство постепенно заменило государственного продовольственного префекта Рима. Гражданская власть уступила папству право взимания натуральных повинностей в целом ряде местностей Италии. В папские горреи стали отныне свозить даже государственные подати, и отсюда же получали продукты солдаты и чиновники. Нуждаясь в деньгах, светская власть обращалась к папам за займами, взамен чего к папской канцелярии перешло даже право взимания денежных налогов. Отныне представитель папы исполнял обязанности податного чиновника. В руки папы стала переходить администрация столицы, снабжение города водою, охрана городских стен и т. д.

Корпорация, однако, как есть корпорация.
bossjak.livejournal.com/9646.html

добавлено через 3 минуты
Leonix, в конце указан автор журнала. К сожалению, как новичек, я не могу ставить прямые ссылки, но http можно поставить вручную-). Интересно читать журнал с начала, я же приведу только самую вкусную центральную часть - возможно кого-то развлечет. Материал изложен доступно и публицистически занимательно. Как раз самое место ему в "Курилке".

добавлено через 24 минуты
Конечно, директора корпорации «Рим» были вовсе не всесильны. Но этого и не требовалось. Главное, что акционеры жирели день ото дня. Десятина собиралась, земельные владения стремительно росли, а то, что политическая линия папства при этом напоминала истерику и меняла своё направление быстрее флюгера – это не волновало ни тех, кто дул, ни тех, кто вертелся. Ничего личного, бизнес есть бизнес. Королевства вокруг возникали как грибы-дождевики, тут же лопаясь. А потому «вечных» договоров просто быть не могло.

Крайне показательно в этом плане правление папы Стефана III и его ближайших предшественников. К началу его правления Византия, окружённая со всех сторон врагами, уже не могла жёстко диктовать свою волю в Италии.

Сначала Восточную Империю хорошенько разграбили то ли славяне, то ли болгары, то ли и те и другие вместе. С их мотивами всё ещё проще, чем с мотивами тех же готов. Собственно, вся эта заваруха, названная позднее «великим переселением народов», обязана своим началом очень простому факту: похолоданию. В IV-V веках закончился цикл молочных рек и кисельных берегов, и началось похолодание. Говорят, что даже самые южные земли нынешней Украины по итогам этого похолодания напоминали скорее Гринпегскую трясину, нежели сегодняшний благословенный чернозём.

Некоторые жители севера, такие как готы, разумеется, двинулись на юга, чтобы просто не вымереть с голоду. Очевидно, что и славяне,
и их степные друзья-товарищи, то бишь всякого рода казаки-разбойники, и прочие пешие и конные скифы тоже были вовлечены в этот процесс. Просто так получилось, что они добрались до тёплых границ империи последними. Первые упоминания об этой волне появляются поздно и обнаруживаются новые мигранты лишь очень небольшими группами.

Но вот в районе 536 года происходит нечто из разряда совсем непредвиденных обстоятельств. Византийский историк Прокопий Кессарийский описал события следующим образом: «И в этом году произошло величайшее чудо: весь год солнце испускало свет как луна, без лучей, как будто оно теряло свою силу, перестав, как прежде, чисто и ярко сиять. С того времени, как это началось, не прекращались среди людей ни война, ни моровая язва, ни какое-либо иное бедствие, несущее смерть. Тогда шел десятый год правления Юстиниана». Произошёл некий катаклизм, приведший к началу мини-ледникового периода VI века. Холода привели к значительному снижению урожаев. Начался чудовищный продовольственный кризис, как всегда в такие эпохи возрос уровень антисанитарии, и в 540 году началась первая мировая эпидемия чумы, получившая название по тому же императору – «Юстинианова чума». А недоедание из-за нехватки продовольствия лишь усугубляло масштабы эпидемии.

По одной версии эта катастрофа была вызвана падением кометы. Ученые обнаружили маленькие шарики расплавленной породы в пробах льда из Гренландии, которые датируются как раз районом 536 года. Хотя химические анализы показали, что шарики эти вполне земного происхождения, однако, по словам исследователей, они вполне могли образоваться из осколков земной породы, которые в результате взрывов были выброшены в атмосферу.

По другой версии, это могло быть и крупное извержение вулкана. Но нам-то это не важно совсем. Главное, что шархнуло мама не горюй. Т.е. до 536 года северные соседи не часто радовали своим присутствием Византию, и системы укреплений, возведённых на Истре, вполне хватало, чтобы отбить у них охоту к незаконной миграции. Но в 536 году происходит описанный выше катаклизм, и вот уже в 540 некая группа славян вовсю грабит предместья Константинополя.

И это было только начало всех бед. С середины следующего века начинает своё наступление ислам. Судя по политической программе, вели арабов либо потомки первых крещёных иудеев-хасидов, которые откололись от остальных христиан, не признавших их богоизбранности, и бежали к арабам, когда были поименованы еретиками за свои ветхозаветные штучки. Уж если и есть у ислама какая непримиримость к неверным, так она точно хасидская. Хотя и на ессеев они совсем не похожи, поскольку пророк Иса не называется в Коране Мессией. Впрочем, это могло быть результатом идеологической правки, поскольку Мессией мусульман стал другой пророк - Мухаммад.

Но в любом случае, сходства между ранним исламом и самозабвенно ищущим истину ранним христианством не увидит только слепой. Одной из важнейших особенностей культуры арабского халифата по сравнению с устоявшимся уже католицизмом Западной Европы того времени, было широкое распространение светского, в том числе и научного знания. Благодаря чему мусульманская наука и культура раннего Средневековья ушла далеко вперед по сравнению с европейской.

Так, персидский поэт Низами Гянджеви, как и все его образованные сограждане, в XII в. не сомневался в шарообразности Земли, как и других планет солнечной системы, ему было известно о кольце вокруг Сатурна (в Европе это было заново «открыто» только Галилеем). В своих поэмах «Лейли и Меджнун», «Семь красавиц» Низами профессионально характеризует многие небесные светила, которые европейцам станут известны лишь после изобретения телескопа.

Крайне показательно, что поиск знания считался в раннем арабском мире главной ценностью(!), и не было никаких ограничений – ни социальных, ни этнических, ни религиозных – в учении и приобщении к науке. Поэтому и античные достижения, и культуру Ирана мусульмане воспринимали в целостном виде, а не только в той степени, в какой они отвечали интересам теологии (как это было в Западной Европе). Книги в халифате переписывались от руки, но существовали в невиданном для европейцев количестве, а это значит, что на них существовал огромный спрос. Ведь стремление выйти за пределы привычного знания постулировано в Коране, где записано: «Ищите знания, даже если вы в Китае», то есть даже в совершенно чуждом Вам мире. И в этом нет ничего удивительного, ибо сам Мухаммед называл пророка Ису не иначе как «словом Господним». А нам прекрасно известно, что говорил Иса по этому поводу: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф. 5:6).

Отсюда становится соврешенно понятно, почему научные центры халифата организовывали и финансировали многочисленные путешествия в познавательных целях. Например, халиф аль-Васик организовал экспедицию на поиски железной стены на крайнем севере, за которой, по коранической традиции, были заключены чудовищные, опасные для человечества существа Йаджудж и Маджудж (библейские Гог и Магог). По крайней мере, до начала Крестовых походов мусульманская наука была самой передовой в мире.

И вот что теперь получается. Первая волна Рассеяния, запущенная пророком Исой, ушла в Европу и уже более-менее улеглась. С арабами же вернулась вторая волна, которая, дойдя до Аравии, переотразилась там от пророка Мухаммеда, и вот теперь новые актёры этого всемирного спектакля пришпорили лошадей и с гиканьем и улюлюканием явили свету собственное понимание Слова - ислам. Сказать точно, кто именно ознакомил арабов с текстами учения пророка Исы, трудно, но это вполне могли быть какие-то иудейские хасиды, принявшие, наконец, Иисуса всерьёз. А вообще, пусть этим вопросом занимаются имамы, не будем лезть в чужой монастырь.

Главное, что в VII веке бывшие еретики наносят мощный ответный удар, и обе части старой империи разом теряют свои африканские житницы – Египет и Тунис. А Византию враги окружают теперь со всех сторон, что лично я считаю весьма логичным. Не фиг было за счёт рабов жить. Даже Рим сподобился кое-что поменять и заменил абсолютное рабство условным рабством крепостничества.

А в православной Византии всё оставалось по-прежнему, и рабы при любом удобном случае присоединялись к врагам империи. Не исключено, что как раз благодаря множеству рабов славянского происхождения именно славянские дружины особенно часто терзали греков. Некоторые исследователи даже полагают, что английское слово «slave» – раб – произошло от самого названия славянских племён. А если это так, то любой набег даже небольших банд мог подобно снежному кому превращаться в самое настоящее славянское вторжение за счёт местных пахарей.

В общем, империя, даже не имея серьёзных противников, постоянно теряла влияние, и почти вся история Византии – это история угасания и упадка последнего осколка античного мира.

Единственной серьёзной попыткой сломить этот процесс можно считать правление императора Льва III Исавра. Одной из первых мер, которые он предпринял, была реформа, направленная на то, чтобы несколько почистить государственную религию. В том числе, Лев начинает борьбу с иконами. На самом деле проблема, конечно, была не в самих иконах, а именно в идолопоклонстве, в которое вырождалось почитание икон. И более чем верятно, что на подобные реформы Исаврянин был сподвигнут знакомством с исламской традицией. Более того, долгое время в Византии мусульман считали если не своими в доску, то писания Мухаммеда изучали серьёзно. При этом и сами мусульмане не рассматривали христиан как нечто враждебное или чуждое. Всё было даже наоборот. Например, существовал в арабских странах особый такой налог джизья, так называемый налог с «народов Писания» – христиан и иудеев. Так вот он был в несколько раз меньше, чем подать с язычников и зороастрийцев.

В общем, реформы Льва Исавра не на пустом месте возникли – это однозначно. А помимо идеологической реформы Лев начал и экономические преобразования, которые заключались, например, в том, что были, наконец, жёстко отрегулированы отношения между арендатором земли, крестьянином, и хозяином-землевладельцем.

Однако, вскоре выяснлось, что реформы императора Льва прямо били по римскому престолу. Иконоборческий эдикт покушался на прибыльное производство икон и мощей, располагавшееся в западных епископствах, ну а регулирование земельных отношений лишало папу возможности бесконтрольно наращивать свои владения.

Разумеется, император Лев III был тут же объявлен святотатцем и еретиком, стремящимся искоренить «истинную религию». К восстанию против него призывалась вся Италия, для чего религиозные лозунги были дополнены и политическим, с явным националистическим уклоном, мол, Италия должна отделиться от чужеземной, святотатственной империи с чуждыми константинопольскими императорами и патриархами. Параллельно с этим папы начали переговоры с лангобардами.

Но при всём своём недовольстве политикой Византии, Рим был уязвим перед теми же лангобардами, которые в случае полного поражения императора оказывались полными хозяевами Италии, что в прежние времена оборачивалось большой кровью. А рассчитывать на то, что эти времена миновали, было бы крупной ошибкой.

Вот тут можно очень чётко выделить направление мышления руководства любых финансовых фондов, которое очень ловко сформулировал в своё время Карл Маркс. Оказавшись между жадностью и страхом, папский престол без раздумий выбрал жадность, т.е. начал переговоры с лангобардами.

Флюгер завертелся. Папам Григорию II и Григорию III пришлось внести крупные денежные суммы лангобардскому королю Лиутпранду и даже уступить ему часть своих земель. Но когда в Риме убедились, что плодами победы над византийскими силами в Италии может воспользоваться лангобардский король, то тут же вступили в переговоры с Византией. При этом переговоры Римом же умышленно затягивались, поскольку он судорожно искал какую-либо третью силу, которую можно было бы поочередно направлять то на Византию, то на лангобардов и тем сохранить свои доходы.

Такую силу Рим нашёл во франкском короле Пипине Коротком, захватившем власть в Галлии. Туда и отправился папа Стефан III лично, чтобы договориться о защите Рима и от византийцев, и от лангобардов. Эта защита была выгодна и франкам, заинтересованным в том, чтобы не допускать усиления в Северной и Центральной Италии ни лангобардов, ни византийцев. На совете франкской аристократии в Керси на Уазе идея защиты «дела святого Петра и святой римской республики» была встречена сочувственно. Король Пипин обещал щедрые награды за участие в войне против лангобардов, и в 754 году при Сузе франки одержали над ними победу. Теперь Риму никто не угрожал, но в обмен на эту услугу папа Стефан III, в целях укрепления союза с франками, торжественно венчал Пипина королевской короной и запретил всем франкам на будущие времена под страхом отлучения от церкви выбирать королей из другой семьи помимо той, «которая была возведена божественным благочестием и посвящена по предстательству святых апостолов руками их наместника, суверенного первосвященника».

Отныне Пипин стал «божьим избранником» и «помазанником бога». Так начался союз между франкским троном и римским алтарем. Трон получил «божественную» основу, алтарь же устами Стефана III требовал за это вознаграждения. Пипин, торжественно передал папе отнятые у лангобардов земли. Этот «Пипинов дар» 756 года представлял собой значительную территорию. В ее состав входили: равеннский экзархат (включавший в те времена также Венецию и Истрию), Пентаполис с пятью приморскими городами (ныне Анкона, Римини, Пезаро, Фано и Сенегалья), а также Парма, Реджио и Мантуя, герцогства Сполето и Беневент и, наконец, остров Корсика. Что касается Рима и его области, то он не был в руках лангобардов, не был, следовательно, отвоеван у них Пипином, и не мог быть «подарен» папе, и вообще официально принадлежал Византии. Тем не менее, «Пипинов дар» включал и Рим, который и стал столицей папского государства, обычно называвшегося Церковной или Папской областью.

Это была новая ступенька для хозяев римской церкви. Но ступенька эта оказалась с подвохом. Её ещё надо было грамотно оформить юридически. Щедрый «дар» короля Пипина носил своеобразный характер. «Богопомазанник» давал папе то, что принадлежало не ему, а Византии: ведь Римская провинция со столицей не была завоевана ни лангобардами, ни франкским королем и продолжала формально оставаться по-прежнему во власти Константинополя. Но если Пипин давал то, что принадлежало другому, то папа получал то, чего брать не имел права. Будучи подданным византийского императора и утвержденным им в качестве римского епископа, папа, отправившись к франкскому королю под предлогом защиты императорских интересов, совершал прямую измену по отношению к своему государю.

Вот здесь мы можем ознакомиться с другой стороной стиля ведения дел а ля папа римский. Для того чтобы узаконить сей пируэт, в Риме был запросто сфабрикован фальшивый документ, названный позднее «Константиновым даром». «Константинов дар» представляет собою грамоту, якобы данную ещё императором Константином папе Сильвестру I. Подлинность ее была подвергнута сомнению ещё Николаем Кузанским, а подложность окончательно доказана Лоренцо Балла – гуманистами XV века.

В этой грамоте император за «наставление его в истинной вере» и «исцеление от проказы» якобы предоставлял кафедре наместников апостола Петра власть и почет, равные императорским, а также главенство над всеми христианскими церквами. Кроме того, папе давался ряд привилегий, церквам Петра, Павла и Латеранской – богатые дары, а римским кардиналам – звание сенаторов. «А чтобы первосвященническая верхушка не померкла», гласит грамота, папа получает высшую власть над Римом, Италией и всей западной частью Римской империи. Отдав власть над Западом папству, Константин ограничивал свое господство Востоком, «ибо несправедливо, чтобы земной император имел власть там, где небесный император учредил господство главы христианской религии».

Этот очевидный бред в течение почти тысячи лет являлся официальным документом. Впрочем, тот же Карл Пипиныч, именуемый Великим, после того как добился от папы провозглашения себя императором, далее смело поплёвывал на любые «Константиновы дары» тысячью различных способов.

В самом же Риме, благодаря вышеописанным событиям, окончательно и бесповоротно оформляется власть римских кардиналов, которые объявлялись теперь сенаторами по умолчанию, и самого папы. Это вызвало небольшую муждуусобицу, поскольку такие расклады не шибко обрадовали сенаторов старого образца, и они попытались провести в папы своего человека.

Но тогда всё закончилось победой церковников, и в 769 году, при поддержке франкского короля, был созван специальный собор в Латеранской базилике в Риме, с участием двенадцати франкских епископов. Собор постановил, что отныне в папы можно избирать исключительно кардиналов-священников или кардиналов-дьяконов и что светские лица, военные или гражданские, в особенности не жители Рима, будут исключаться из коллегии, избиравшей папу. Только после того как избрание папы формально признавалось правильным, лица недуховного звания, проживавшие в Риме, могли своими подписями как бы поддержать уже состоявшееся избрание.

Перед этим же собором предстал ставленник противников примата церковной власти Константин II, которому милосердно не снесли голову, а только выкололи глаза. Его обвинили в том, что он в качестве недуховного лица принял посвящение в папы. Стоя на коленях и умоляя о пощаде, Константин говорил, что он насильно был провозглашен папой и что не раз и до него в папы избирались недуховные лица. Собор не посчитался с этим заявлением Константина. Был сожжен акт о его избрании, посвященные им лица были признаны незаконно получившими духовное звание, самого же его заточили пожизненно в монастырь. В заключение, собор, желая показать, что ему не чужды и духовные интересы, подтвердил необходимость почитания икон и отлучил от церкви иконоборцев.

Теперь, вроде бы, рост влияния Рима не сдерживался ничем. Союз трона и алтаря был взаимовыгодным, и в канун рождества 800 года в Риме состоялась торжественная церемония коронации Карла Пипиныча, которого провозгласили императором. И уже казалось, что возвращаются старые добрые имперские деньки.

Карл начал наступление на восток и приступил к реконкисте имперских земель. Начал он с завоевания саксов. Ну, как завоевания, скорее это было порабощение. Многотысячные массы мирных саксов захватывались, насильно крестились в католики и отправлялись на пустующие после трёх веков разрухи земли империи, где их ждала вполне предсказуемая участь – все они становились крепостными. Как утверждает летописец, каждый из трёх саксов был переправлен на запад. Соратник Карла и его биограф Эйнгард говорит, что только за один раз 10 тысяч саксов с Эльбы было переброшено к Рейну.

Отобранные же у саксов огромные территории в современных Нидерландах, Вестфалии и Саксонии раздавались как воинам короля-императора, так и епископам, которые занимались обращением варваров в новую религию. В общем, происходило всё то же самое, что и при завоевании Америки. С одной той лишь разницей, что сами саксы были нужны завоевателям как дешёвая рабочая сила и перегонялись как скот на пустующие земли. А вот индейцам повезло меньше, Европа уже была перенаселена, а потому коренное население Нового Света без сожаления истреблялось за ненадобностью.

Представляя себя как верного слугу церкви, Карл стремился заручиться поддержкой главы западных христиан, что существенно повышало легитимность его власти. Со времён Пипина и его сына Карла сохранилось 13 грамот, освобождавших монастыри от всяких государственных взиманий (иммунитеты). Сын Карла Людовик Благочестивый, как можно понять из его погонялова, был особенно милостив по отношению к церкви: он передал ей множество государственных земель с большими поселениями (Бонн, Дюрен и др.). Он даже предоставил право чеканки собственных монет корвейскому и прюмскому аббатствам, а ряд монастырей получил от Людовика торговые и финансовые привилегии. Во франкской монархии церкви принадлежало от трети до половины всей земли, а доход от неё порой значительно превышал половину дохода всего королевства, в которую входили и многие другие статьи.

При этом сами папы не забывали и про свой основной источник экспансии – прекарии. Насколько в IX веке за счет свободных крестьянских земель обогатилась церковь, видно из того, что к концу этого века в Эльзасе из 435 поселений было 399 церковных; аугсбургский и лионский епископы имели по 1500 дворов, Зальцбург – 1600. Еще богаче были епископы Кельна, Трира, Вормса, Шпейера и Аахена. Некий документ 813 года указывает, что в это время маленькой церковью считалась та, у которой было менее 300 дворов, средняя обладала 3 тысячами, а богатой считалась церковь, имевшая более 8 тысяч дворов. Труд закрепощенных церковных крестьян, в особенности в монастырях, приносил большие доходы. Параллельно церковь усиленно занималась подъёмом промышленности, а именно виноделием, солеварением, разведением красящих трав, а также торговлей и ремеслом. В общем, если не заглядывать здесь далеко в будущее, то можно было бы даже сказать, что мудрое правление римских понтификов, хоть и имело к христианству никакого отношения, по крайней мере, возраждало мир и процветание в империи. Но суть-то как раз в том, что это действительно не имело никакого отношения к учению Христа, а потому любые успехи были только временными.

Папство окончательно превратилось в финансовую корпорацию, которую логично волновал лишь рост прибылей. Вся эта управленческая мудрость диктовалась лишь самыми меркантильными и низменными соображениями. А помимо логичного желания развить производственные мощности, Рим продолжал искать и другие способы высасывать ресурсы из окружающего мира. И самым одиозным из них была церковная десятина.

Первое упоминание о церковной десятине относится только к 567 году, когда епископ Тура, власть которого распространялась на Анжер, Нант и другие районы, обнародовал послание к верующим, в котором, наравне с необходимостью нравственного усовершенствования «христианского стада», требовал неукоснительного платежа десятой части всего имущества в пользу церкви. Папа всей силой своего авторитета поддержал турского епископа. И десятину в равной степени теперь взимали даже с нищих! Последним надлежало платить треть солида за каждого трудоспособного сына, чтобы «был снят гнев божий с ныне живущих, а в будущем платящие будут пользоваться всякими благами». А при Карле Великом десятина получила силу не только церковного, но и государственного закона. В середине IX века это новое обложение было освящено специальным церковным собором, который, ссылаясь на Ветхий Завет, угрожал отлучением от церкви всякому отказывающемуся платить десятину в ее пользу.

Но новую далеко не римскую военную аристократию и того же императора Карла не мог радовать рост экономической вовлечённости церкви. Собору 813 года в Type пришлось даже оправдываться в злоупотреблениях прекариями перед светскими феодалами, встревоженными быстрым ростом церковных владений. Собор заявил, что ограбления мелких собственников не может быть там, где «за земные и эфемерные блага приобретается вечное блаженство», а прекарное держание земли, как утверждала церковь, вело крестьянина в рай божий.

Но сама необходимость этих оправданий говорит нам о том, что свободные земли уже подходили к концу и церковь потихоньку втягивалась в конфликт с другими землевладельцами, у которых зубки-то поострее были, а на «земные и эфемерные блага» им было ой как не наплевать.

В итоге, сам император был вынужден начать конфискации земель у епископов, чтобы раздавать их своим бойцам. Это, разумеется, был весьма нежелательный и конфликтный вариант для обеих сторон. Компромисс заключался в том, что епископы теперь тоже должны были поставлять бойцов в армию императора, как это делали светские сеньоры. Например, уже после смерти Карла, 19 германских епископов и 10 аббатов отправили на театр военных действий 1480 тяжеловооружённых всадников, в то время как 20 герцогов, графов и прочей сеньоральной шпаны собрали втрое меньше.

Очевидно, что образованные церковные манагеры справлялись со своими задачами эффективнее, нежели братки-аристократы. А потому Карл и продолжил снабжать церкви и монастыри всё новыми землями, и привилегиями, перекладывая на церковь хозяйственные функции. Но параллельно с этим, Карл взял в свои руки и назначение епископов и прочих церковных чинов. Ну, право слово, нельзя же отдавать не приобретая. В целом, в отношении церкви Карл вел политику сходную с той, что проводилась первыми императорами Византии.

Но всё это благолепие стояло на жидкой основе. Те же епископы, вынуждены были отдавать в аренду землю всё тем же браткам-рыцарям, чтобы направить их потом в имперское войско. Таким образом, церковные чины оказывались вовлечёнными в общую феодальную иерархию. А местные церкви и их земли оказывались внутри владений крупных сеньоров, которые зачастую считали и церковные земли своей собственностью, в некотором смысле. Собственно, большую часть новых церквей светские сеньоры сами строили на своих землях, да и оживающие города тоже не отставали. Понятно, что просто так отдавать доходные епископские и аббатские места местные власти не хотели.

Папство ничего не могло противопоставить такому повороту событий, поскольку каков поп, таков и приход. Всем тоже хотелось делить гешефты, а потому очень быстро должности епископов, аббатов и священников были повсеместно выставлены на продажу. И надо сказать, что торговля за ценные церковные должности происходила в самом неприглядном виде: из-за десятины или другой какой-либо статьи шел ожесточенный спор между епископом и сеньором, а потом еще и между священником, с одной стороны, и епископом и сеньором – с другой. Нередко один сеньор покупал у другого церковь, с тем, чтобы перепродать ее церковнослужителю. Собственник земли, на которой была построена церковь, постепенно превращался в своеобразного рантье, получателя ежегодных процентов, обычно в натуральном виде. Такая купля-продажа церковных должностей, получила презрительное наименование «симонии».

По сути, в Европе образовался самый настоящий спекулятивный рынок церковных должностей. И дело даже не в самом рынке, а в том законе управления, который он отражает. Аристократическая верхушка свежесобранной воедино империи теперь снова ударилась в потребительский материализм и начала гонку за удовольствиями. И самым ярким примером для подражания были как раз новые священники-симонисты, основной целью которых было отбить потраченные деньги.

Однако, гонка за прибылями в условиях виртуальной феодальной структуры управления, очень быстро поставила всех участников перед необходимостью нового передела земель. И уже после смерти Людовика Карловича Благочестивого империя снова стремительно рассыпалась – амбиции и жадность Каролингов просто разорвали её на множество маленьких кусочков.

При этом феодализация не обошла стороной и церковь, как неотъемлемую часть общей управляющей структуры. Местные администраторы теократической корпорации всё чаще оказывались людьми посторонними, как правило, младшими сыновьями благородных семейств. И они, конечно же, тоже не видели никакого смысла делить свои доходы с бессильным центром.

Война за передел общеевропейской собственности привела к новому жестокому кризису. Только начавшееся было при Карле Великом восстановление экономики снова штопором ушло вниз. Что опять же создало очень серьёзный повод для брожения умов. А тут ещё и у викингов какой-то демографический взрыв случился.

Ранее-то короли с их крупными дружинами гоняли берсерков-одиночек легко, но теперь каждый был сам за себя, и любители сока из мухоморов доходили аж до Парижа. Правда, взять его не могли. Но скандинавы компенсировали эту неудачу оккупацией Нормандии, Аквитании, Сицилии, юга Италии и, видимо, ограблением значительной части севера Восточной Европы. Некоторые утверждают, что кое-где их даже звали на службу. Хотя, скорее всего, они приходили сами, никого не спрашивая.

Постоянные рейды ватаг скандинавских удальцов тем более раздражали население империи, что местные сеньоральные власти даже не пытались ничего сделать. Они просто растащили на стройматериалы остатки римских вилл и понастроили себе замков, где при любом шухере и запирались. В общем, этот бардак привёл к серьёзной дискуссии на тему как жить дальше.
bossjak.livejournal.com/9764.html
 
Последнее редактирование:

Raist

Интересующийся
Регистрация
12.07.2011
Сообщения
29
Реакции
0
Поинты
0.000
Re: О гигиене в средневековой Европе.

Во второй половине IX века, после правления императора Лотаря I, территория империи окончательно раздробилась на ряд самостоятельных феодальных государств. В это время на папский престол при содействии императора Людовика II вступил папа Николай I (858 – 867).

Николай I, как водится, происходил из очень знатного римского аристократического рода. Честолюбивый и властный, настоящий государственник, он энергично принялся за укрепление авторитета папской власти, читай Рима.

С самого начала своего правления папа Николай I был ярким выразителем идеи централизованной папской теократии. Это он выдвинул тезис о том, что права папы божественного происхождения и поэтому никто не может лишать его этих прав: «Сам бог возложил на плечи папы
заботу о церкви и сделал его неограниченным владыкою ее». Николай I утверждал: папа – живой закон, его слово – слово божье, его дело – божье дело. Церковь – единый организм, душа которого – папа; поэтому вмешательство извне в дела церкви недопустимо. До Христа, утверждал Николай I, существовало объединение духовной и светской власти в руках государей, но Иисусом разъединил обе власти, и впредь ни император не станет присваивать себе роли понтифика, ни папа – имени императора. Проведенное Иисусом разделение властей, по словам Николая I, было сделано в назидание для светской власти: христианские императоры нуждаются в папе ради вечной жизни, а папы пользуются императорами и королями только ради земных целей. Исходя из такого представления о папстве, Николай I требовал всеобщего признания своего авторитета. Соборы он превратил в безмолвных свидетелей папских решений, и последние, по его словам, обладали непререкаемой силой во всей церкви; папа хранит веру и толкует ее догматы, приписывая себе права высшего цензора и присваивая право наложения самых суровых наказаний на отступников от «истинной» веры.

Так Рим взял курс на осуществление «государства божьего», не останавливаясь даже перед тем, чтобы угрожать суровыми мерами королям. Такая смелость Николая I в значительной степени объяснялась слабостью бездарных Каролингов, усердно растаскивавших на части не успевушую ещё толком собраться обратно империю.

Но очень быстро выяснилось, что даже слабая корлевская власть не по зубам понтифику, ежели того не прикрывает император. Десятину-то бери, а в политику нос не суй. Это и есть самое слабое место любого паразитического финансового фонда – против бойца он и сам не боец. Единственные методы – это подкуп, плащ с кинжалом, в крайнем случае яд в стакане, а так, чтобы прямо решать вопросы – кишка тонка; верный и сильный император нужен. При отсутствии же серьёзного силового прикрытия, способного «прийти и наказать», как бы не стучал посохом понтифик, любые провинциальные власти римского градоначальника, как правило, в грош не ставили.

Тем не менее, Николай I вступил в острую борьбу с недовольными его действиями церковными магнатами, и ему удалось несколько упорядочить дела хотя бы внутри самой корпорации.

Если смотреть с позиций псевдо-павловской интерпретации христианства, то Николай I однозначно заслужил прозвище «великий». Он не остановился ни перед тем, чтобы отлучить от церкви архиепископа равеннского, ни перед тем, чтобы отменить решение архиепископа реймсского и т. п. Однако, несмотря на демагогические заявления о разделении светской и духовной властей, сам Николай I с удовольствием вмешивался в светские дела, добиваясь признания господства духовной власти над светской. Он попытался принудить Лотаря II, брата императора, развестись со своей второй женой Вальдрадой, брак с которой был до этого признан законным не только двумя архиепископами – кельнским и трирским, но и Аахенским церковным собором, и обязал Лотаря вернуть к себе свою первую жену Теутбергу.

Николай рассмотрел это дело на своем собственном трибунале. Архиепископы Гюнтер Кёльнский и Тьетгод Трирский, одобрившие второй брак в нарушение церковных законов, были осуждены и смещены с должностей. Когда же папские легаты, будучи подкупленными императором, поддержали решение собора, Николай I отлучил от церкви и архиепископов, и Вальдраду, и самих легатов.

Теперь уже разъярённый император послал свои войска на Рим, и папа был вынужден возвратить опальным архиепископам их епархии. Это был чувствительный удар по престижу римского престола. Папе ясно указали на предел его полномочий.

Параллельно с этим неуёмный Николай I ввязался в конфликт с восточным патриархом. Хотя в ходе этой борьбы нередко все разногласия пытались свести к богословским спорам, в действительности же речь шла об интересах чисто политических и территориальных. Папа выступил против константинопольского патриарха Фотия, который противился папской экспансии на Востоке, добивался его низложения, стремился отобрать у византийской церкви Болгарию, где в эти годы стали успешно осуществлять миссионерскую и просветительную деятельность братья Константин (более известен под именем Кирилла, которое он получил при принятии монашества) и Мефодий. Борьба за Болгарию, начатая Николаем I и продолжавшаяся впоследствии, все более усиливала расхождения между западной и восточной церквами и приближала окончательный разрыв между ними. Тем более, что истинный облик западной церкви был уже хорошо знаком современникам Николая I, и ни одна из стран, где папских легатов не могли поддержать имперские мечи, католичества не приняла. И Болгария тоже.

Мы же настоящий облик римского престола можем определить по действиям преемников Николая. Сам то он хоть действительно был серьёзным и уважаемым политиком, а в самом Риме пользовался уважением за аскетизм и благочестие, и потому все его редкие неудачи можно рассматривать как лёгкие разочарования. Но вот его преемники столкнулись уже с настоящими проблемами.



Папский престол оставался самым доходным местом в империи, а потому вокруг него кипели нешуточные страсти. Как говорится, свято место пусто не бывает. В зависимости от того, какая патрицианская семья оказывалась сильнее та и сажала своего папу. При отсутствии надёжной политической опоры понтифик превращался в марионетку властителей тускулумских, сполетских, неаполитанских и беневентских, каждый из которых стремился к приращению своего домена и даже подвергал Папскую область хищническим набегам.

За 93 года с 872 по 965 год на папском престоле сменилось 24 понтифика. В среднем, каждый понтификат длился три-четыре года. Ведущие сенаторские фамилии Рима, представлявшие интересы ведущих же феодальных домов Италии, путём интриг и махинаций приводили в Латеран своих ставленников и устраняли их в случае необходимости. Скудость и обрывочность сведений о папах того времени даже способствовали возникновению самых невероятных легенд – например, о том, что одно время папой была женщина.

Интересна в этом смысле история, начавшаяся при папе Иоанне VIII (872 – 882). Не смотря на свои безусловные заслуги, кончил этот папа совсем не хорошо.
Начиная с 840 года на юге Апеннинского полуострова начали укрепляться мусульманские пираты, грабившие побережье. При этом внутренняя ситуация была столь плачевна, что только с помощью подкупа и подарков Иоанн сумел отговорить князей Южной Италии от союза с арабами. На свои средства он сам создал флот, и 876 году в морском сражении при мысе Кирке победил пиратов.

Не забывал Иоанн и о делах внутренних, развернув кампанию по борьбе с коррупцией. Ключевые посты в Римской церкви находились тогда в руках аристократической группировки, связанной круговой порукой. Среди коррумпированных чиновников были казнокрады примисцерий Григорий, секундицерий Стефан, а также его шурин, по совместительству мокрушник и неверный супруг, Георгий Авентинский. В эту же кампанию входил кардинал Порто, Формоз, главный конкурент Иоанна на последних выборах. Вся эта шайка пользовалась покровительством Людовика II, но после его смерти все они бежали из Рима от праведного папского гнева, прихватив, правда, с собой многочисленные церковные сокровища.

Как видите, папа Иоанн VIII какое-то время успешно отражал как внешние, так и внутренние угрозы. Но ни эти, ни другие заслуги не спасли его, когда вследствие ослабления императоров подняли голову герцоги из семьи Сполето, сильнейшей в то время в Италии. Действуя якобы в интересах Карломана, претендента на императорскую корону, Ламберто Сполето захватил Ломбардию и стал с аппетитом поглощать папские владения. В 878 году Ламберто захватил Рим и пленил самого Иоанна, который после освобождения был вынужден бежать во Францию. Там папа пытался созвать собор для наказания своих «угнетателей», однако, на собор в Труа явилось мало епископов, и тогда Иоанн обещал империаторскую корону сначала графу Босону Прованскому. Но того не пустили в Рим и Иоанн стал искать другую опору, которую нашёл было в Карле Толстом, который и помог вернуться понтифику в Рим. Но сей император, не смотря на габариты, оказался настолько ничтожным в глазах римских князей, что как только он покинул Рим, папу Иоанна тут же напоили ядом. Яд, правда, оказался недостаточно действенным, и тогда дело довершили уже ударом молотка по черепу. Это был первый в длиннющей веренице случай убийства понтифика.

Новый папа Марин I был назначен тут же, в день убийства Иоанна. И первым делом он снял все обвинения с шайки Формоза, что даёт нам полное право составить себе мнение о том, что папа Иоанн стал несчастной жертвой собственной борьбы с коррупцией в Церкви.

Сам Марин правил меньше двух лет, а о причинах его смерти ничего не известно. Его преемник Адриан III папствовал ещё меньше и скончался в Модене, по дороге в Вормс, где он собирался обсудить с Карлом Толстым вопросы престолонаследия и борьбы с сарацинами. Некоторые считают, что папа был отравлен, что было бы вполне в духе тех лет. Кто-то очень не любил тех пап, что вели переговоры с Карлом Толстым.

Некоторое успокоение Рим получил в правление очередного патриция Стефана V (885 – 891). Шесть лет – это практически рекорд для этого периода. Но секрет успеха этого папы был прост – Стефан был связан с домом Сполето и в 891 году короновал своего приёмного сына герцога Гвидо Сполетского императорской короной. Но в его правление уже отчётливо сказывались последствия кризиса перепроизводства Каролингов, и папская казна была уже практически полностью пуста. До кучи ещё случилось нашествие саранчи, начался голод, и папе пришлось вместо раздела гешефтов влезать в бюджет собственной семьи, чтобы накормить буйный плебс, дабы сохранить собственную голову.

После смерти Стефана в 891 году папой был избран вернувшийся кардинал Формоз, который тут же короновал Ламберто, сына Гвидо Сполетского. Из чего мы можем заключить, что Карла Толстого не любили именно герцоги Сполетские, и вполне верятно, что папа Иоанн VIII стал именно их жертвой.

Формоз, помятуя о судьбах предшественников, замыслил собственную игру и тайно обратился за помощью к германскому королю Арнульфу Каринтийскому. Арнульф сам был не в восторге от проделок герцогов Сполето и начал против них военные действия. В феврале 896 года он оказался под стенами Рима, город был взят, где Формоз и короновал Арнульфа императором. Но во время похода императора неожиданно разбил паралич, и он был вынужден отступить. Вскоре после этой неудачи столь же «неожиданно» умер и папа Формоз. А на его место «избрали» Бонифация VI, который на тот момент не имел даже звания дьякона.

Но через 15 дней, было уже объявлено, что Бонифаций умер якобы от подагры, и, наконец, папский престол занял человек совсем-из-дома-Сполето, папа Стефан VI. Он восстановил власть своего родственника короля Ламберто Гвидоныча над Римом, а в январе 897 года по требованию остальной родни устроил суд над мертвым Формозом.

Само это действие впоследствии было названо историками «Трупным синодом», хотя, на мой взгляд, исследовать его должны были не они, а исключительно психиатры. Судебное заседание, подобного которому не сыскать ни в анналах «вечного города», ни мировой истории вообще, развернулось в Латеранской базилике. Папа-сполетанец велел посадить на трон полуразложившийся труп своего предшественника и подверг его посмертному допросу, в ходе которого за покойника отвечал, подражая его голосу (какой смысл???), спрятавшийся за троном дьякон. При этом Формозу вменялись обвинения, которые выдвигал против него ещё Иоанн VIII, т.е. когда Формоз сам был ставленником герцогов Сполетских и действовал по их указке, а именно: вероломство, переход с одной епископской кафедры (Порто) на другую (Рим) в обход установленного Никейским собором запрета, а также совершение им, мирянином, религиозных таинств. Кроме того, Формозу ставилось в вину венчание на царство «незаконнорожденного» Арнульфа при жизни законных императоров Гвидо и Ламберта. Полный капец.

По итогам синода избрание Формоза было объявлено недействительным, его указы отменены, а пальцы, которыми он совершал крестное знамение, были отрублены. Полуразложившееся тело Формоза, лишённое одежды, без каких-либо знаков папского достоинства, проволокли по улицам «вечного города» и закопали в братской могиле для чужеземцев. Но позднее оно было выкопано (вероятно, кладбищенскими ворами, ожидавшими богатой поживы) и с прикреплённым грузом сброшено в Тибр.

Но и на этом злоключения формозова трупа не закончились. Стефану вскоре самому помогли умереть, и новый папа Роман из партии Формоза признал «Трупный синод» ничтожным, велел вытащить из Тибра тело Формоза и снова предать его земле. Правда, через четыре месяца и этот папа был низложен сполетанцами.

А далее пошли и вовсе удивительные события. Вскоре за периодом «Трупного синода», начиная с папы Сергия III начался период с ещё более весёленьким названием - «порнократия». И вот тут я, если честно, опасаюсь вдаваться в подробности, а то вдруг это всё дети читать будут. Так что, нет уж, дудки. С этим разберитесь лучше сами.

В общем, в Риме возобновилась особо нормальная и цивилизованная жизнь, когда все борются за распил бюджета, но в итоге даже в земле не находят успокоения. Понятно, что ни о какой централизации в самом Риме не могло быть и речи, пока она не произойдёт в каком-нибудь другом месте.

И таким местом, оказалась Германия. Сколько верёвочке ни виться, а конец всегда будет. Насыщение - это не просто виртуальное понятие или физический принцип. Насыщение - это один из основополагающих законов мироздания.

Вот и в Европе тогда тоже настал момент истины. В определённый момент, результатов собственной дури и беспредела наелось подавляющее большинство участников игры в политического дурака. А итоговый расклад был неутешительным абсолютно для всех. Экономика была в полном разорении. С востока устраивали рейды венгры. Со всех остальных направлений лезли в конец обнаглевшие разбойники-норманы и прочие датчане с норвежцами.

И ведь всего-то от людей по жизни требуется чуть-чуть разума, да капелька здравого смысла. Но почему-то человеки начинают думать, только когда достигается некая совершенно чудовищная грань. И вот, видать, в самом начале X века эта грань была, наконец, достигнута. Иначе просто не объяснить того, что произошло перед самой смертью германского короля Конрада I.

Умирая в 918 году, Конрад наказал своему брату и преемнику во Франконии Эберхарду и другим германским вельможам избрать новым королём Германии своего противника, герцога Саксонии Генриха Птицелова. Один из хронистов того времени даже вкладывает в уста короля следующее изречение: «Нам счастье на роду не писано, нет у нас и надлежащей сноровки для управления – этим наделён Генрих Саксонский, и от него теперь зависит общее благосостояние». Конрад даже взял с Эберхарда слово, что тот сам передаст Генриху Саксонскому знаки королевского достоинства – меч и венец франкских королей, священное копьё и королевскую порфиру.

Сами понимаете, когда глубокое понимание того, что дальше так жить нельзя, настигает даже умирающего короля, которому должно быть ужё вроде бы всё равно, то такое прозрение не может не дать результатов. И Генрих действительно оправдал все надежды Конрада, оставив своему преемнику Оттону очень серьёзный задел. Новому королю, конечно, пришлось пообломать амбиции особо крутых пацанов, посчитавших, что зародившийся было экономический рост – это достаточный повод тут же раззявить хавальник. Но Оттон Генрихович поддержал репутацию саксонского герцогского дома, заработанную отцом, оказавшись достойнейшим королём, и в итоге оправдал своё последующее почитание великим.

Любопытно теперь посмотреть до чего к этому моменту довела порнократия столицу империи в тот момент, когда у её восточной половины открылось второе дыхание.

Когда Оттон окончательно навёл порядок в Германии, на престоле в Риме оказался отмороженный на всю голову юнец Иоанн XII, в миру Октавиан граф Тускулумский. Сей папа был столь чудовищен, что когда честный католик Оттон прибыл для наведения порядка в Италию, то был настолько удивлён местными нравами, что даже попытался увещевать молодого понтифика раскаяться и встать на путь исправления.

А удивиться было чему: молодой папа превратил Латеранский дворец в самый настоящий публичный дом. Говорят, что он не гнушался даже насиловать паломниц прямо в соборе Св. Петра, и настолько загрязнил римский престол развратом и преступлениями, что современники из тех, что ещё считались благочестивыми, называли его не иначе как воплощением дьявола.

После душеспасительной беседы с императором Иоанн XII обещал Оттону исправиться и не иметь никаких дел с его врагами. Но как только император вернулся в Германию, из Рима тут же полетели письма с призывом подняться против Оттона. Причём Иоанн связался не только с местными итальянскими правителями, он даже отправил весточку и венграм, и в Византию. Непонятно на что рассчитывал в этот момент папа-жиголо, так как часть этих писем была официально перехвачена, но, скорее всего, просто передана людям императора, и вскоре Иоанну XII пришлось бежать. А на трон Рима Оттон, которому уже просто осточертели господа-порнократы из местных дворянских родов, посадил своего человека - Льва VIII.

Но власть императора в Италии была ещё неустойчивой, римские же олигархи видели во главе империи только себя, а не какого-то германского выскочку. Поэтому порнократов, в лице Иоанна XII, вскоре вернули назад в Рим. Правда, Иоанн не долго радовался своей победе. 26 февраля 964 года он был восстановлен в правах, но уже в конце мая понтифик посмертно сложил с себя полномочия.

Смерть Иоанна произошла в полном соответствии с его жизнью. По одним источникам папа умер от раны, полученной во время любовного похождения (по слухам, был убит ревнивым мужем дамы, которой он оказывал недвусмысленные знаки внимания). Но чаще исследователи склоняются к мысли, что он умер во время полового акта от апоплексического удара. Хотя если честно, есть все основания добавить к этой версии ещё и «табакеркой по голове». Ибо заслужил.
bossjak.livejournal.com/10115.html

добавлено через 8 минут
И перед последней частью фрагмента из увлекательного журнала Боссяка вставка из другого источника, но по теме такскзть средневековых финансов (Внимание! Автор постов человек нерелигиозный. Ссылки на ту или иную конфессию даются лишь с целью исторического анализа и просто развлечения ради.)

Итак:

Ростовщичество


Проблема запрета ростовщичества (взимания и предоставления любого ссудного процента) является ключевой для понимания сущности исламской экономической модели. Ислам – далеко не первая и не единственная религия, где осуждается взимание и предоставление процентов. Негативное отношение к ростовщичеству можно наблюдать не только в монотеистических обществах, но и в среде политеистов в античную эпоху. Одним из наиболее известных мировой истории противников ростовщичества был Аристотель.

Вместе с тем, ростовщичество не было греческим изобретением. Равно как нельзя утверждать, что ссудный процент стал использоваться в экономических отношениях с первых лет объединения людей в государства. Процентные кредиты, насколько позволяют судить имеющиеся материалы, в современном их понимании не были известны некоторым древним обществам. Взимание ссудного процента является «достижением» Шумерской цивилизации. Другим государствам и культурам эпохи раннего бронзового века (Хеттскому царству, Хараппской и Крито-микенской цивилизациям) процентные отношения практически не были знакомы. Так, у хеттов были распространены только деликтные обязательства (выплата виры в случае убийства или нанесения телесных повреждений), но не обязательства по выплате процентов по предоставленным средствам. Нет также документальных свидетельств, подтверждающих существование процентных отношений в Древнем Египте за тот же период.

Впоследствии практика взимания процентов была заимствована через финикийцев Римом и
Грецией, а через них перешла к другим европейским народам. Например, в Риме финансы, торговля и откуп налогов находились в руках сословия всадников. В зависимость от всадников-ростовщиков попадали иногда целые царства на восточных окраинах империи: в самой Италии величина ссудного процента ограничивалась законом, а в провинциях процентная ставка ничем не ограничивалась и могла доходить почти до 50%. Если должник оказывался не в состоянии вернуть долг, его ждало рабство.

Однако, несмотря на развитие в империи финансового и, в частности, банковского сектора (взаимные расчеты между партнерами по сделке посредством банковских переводов не были редкостью), римская экономика продолжала быть в своей основе производительной. При этом процентные ставки в различных государствах древности были установлены скорее не в соответствии с какими-то экономическими показателями, а исходя из удобства расчетов в соответствии с общепринятой системой исчисления. Так, например, в Шумере использовалась шестидесятиричная система исчисления, в соответствии с которой процентная ставка составляла 1/60 в месяц, в то время, как в Греции - десятеричная.

Развитие ростовщичества в Шумере поощрялось самой религиозной элитой – жрецами: как известно, наибольших масштабов достигло так называемое храмовое ростовщичество, когда кредиты предоставлялись храмами.

С первых же дней существования процентных отношений имело место деление кредитов в зависимости от их предназначения на сельскохозяйственные и коммерческие. Причем последние по времени появления предшествовали первым.

Что касается классификации кредитов в зависимости от условий их предоставления, то, например, в Уре периода III династии (2112-1996 до н. э.) было известно несколько видов кредитов, в том числе, и беспроцентные. Такие беспроцентные кредиты были обычно краткосрочными (до одного месяца) и выдавались либо в рамках большого семейного хозяйства, либо в рамках профессиональной организации.

Однако в случае невозврата в срок суммы долга должник был обязан выплатить долг вдвойне в обмен на отсрочку платежа. Подобная практика была широко распространена в Месопотамии и впоследствии стала использоваться в других обществах на Ближнем Востоке. Так, например, риба наси’а (долговая риба), известная мусульманскому праву, первоначально представляла собой не что иное, как обязательства должника помимо основной суммы долга выплатить процент в обмен на продление кредитором срока возврата кредита.

Как сословие, ростовщики в Междуречье оформились ко времени правления вавилонского царя Хаммурапи. Придя к власти, Хаммурапи ограничил влияние купцов-ростовщиков (тамкаров), превратив их в государственных служащих. Однако уже при сыне Хаммурапи Сансуилуне вакиль-тамкари (представитель корпорации купцов-ростовщиков) стал возглавлять управление городом вместо упраздненных правителей городов и областей (рабианум). Богатые ростовщики получили место в других властных структурах.

Ростовщичество заметно способствовало поляризации общества в государствах Междуречья. Единственным эффективным способом борьбы с негативными последствиями ростовщичества в то время были царские амнистии, в результате которых должникам прощались их долги и кредиторы более не смели ограничивать их свободу. Подобные амнистии были распространены в Шумере, Вавилоне и Ассирии. При этом важно отметить, что амнистия касалась лишь сельскохозяйственных кредитов (в виде ячменя), но не распространялась на кредиты, предметом которых выступало серебро.

Другим способом частичного преодоления последствий негативного влияния ростовщичества на общество был строго установленный срок долговой зависимости. Должник, попавший в подобную зависимость от кредитора и вынужденный физическим трудом погашать свою задолженность, автоматически освобождался, в соответствии с Законами Хаммурапи, от своего долга по истечении трех лет.

Однако все вышеуказанные меры не были направлены на искоренение ростовщичества как такового, а лишь преследовали цель ограничить произвол отдельных ростовщиков.
Исламский запрет риба. К истории вопроса
Тора о ростовщичестве


Впервые отрицательное отношение к ростовщичеству в религиозной литературе было четко сформулировано в Торе. Вопрос заключается лишь в том, является ли запрет ростовщичества универсальным или же распространяется лишь на еврейскую общину.

С одной стороны, в Ветхом Завете содержатся тезисы о том, что настоящий праведник «в рост не отдает и процентов не берет» (приводится по переводу института «Мосад ха-рав Кук»; Йехезк, 18:8). Тора рекомендует бережно обращаться с должником. Запрещено брать в залог вещи, используемые для приготовления пищи, запрещается также входить в дом должника, чтобы забрать залог (Шмот, 22: 24-26, Дварим, 24: 6, 10-13).

Однако другие положения Торы красноречиво свидетельствуют, что давать деньги под процент запрещено только своим единоверцам: «Когда деньгами будешь ссужать народ Мой, неимущего, который с тобой, - не будь ему притеснителем и не бери с него проценты» (перевод П. Гиля по изданию Пятикнижие Моисеево: перевод и комментарии// Электронная библиотека издательства ДиректМедиа Паблишинг. – Т. 12 (на CD), Шмот, 22: 24), «Чужеземца можешь ты притеснять, но долг брата твоего прости ему» (Дварим, 15: 3), и др.

В задачи и компетенцию автора не входит анализ того, насколько данные стихи соответствуют другим положениям Торы (некоторые специалисты по еврейскому праву придерживаются точки зрения, что плохое обращение с иноверцами, в том числе, взимание с них процента, является для еврея одним из наиболее тяжких грехов). Важно лишь отметить, что указанные стихи впоследствии были интерпретированы авторитетными еврейскими мудрецами, - например, Маймонидом (1135-1204), - как дозволяющие взимать процент с неевреев в случае крайней нужды. (Примечательно, что подобную точку зрения на финансовые отношения с единоверцами разделяют и некоторые мусульманские авторы – например, шиитский богослов, великий аятолла Али Хаменеи – главное духовное лицо в Иране).

Предостерегая иудеев от попадания в долговую зависимость от представителей других народов, Тора недвусмысленно рекомендует практиковать ростовщические операции по отношению к иноверцам: «…и будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы, и будешь ты властвовать над многими народами, а над тобою они властвовать не будут» (Дварим, 15: 6).

Еврейское право не поощряло благотворительность в чистом виде, однако богоугодным делом выглядело предоставление своим единоверцам беспроцентных кредитов, долг по которым при определенных условиях можно было простить. Маймонид считал предоставление беспроцентного кредита высшей формой благотворительности, по сравнению с обычной милостыней.

В книге «Дварим» в целях ограничения дифференциации общества на богатых и бедных было введено следующее положение: «К концу семи лет установи шмиту (отпущение). И вот в чем заключается шмита: пусть каждый заимодавец простит долг ближнему своему и не притесняет ближнего своего и брата своего, когда объявлена шмита от Бога» (Дварим, 15: 1-2). Иными словами, в Торе говорится о необходимости прощать долги в седьмой год. Но в то же самое время в Священной Книге иудеев содержится предостережение тем, кто станет избегать давать в долг нуждающимся, опасаясь, что на седьмой год долг будет аннулирован (Дварим, 15: 9-10).

Действительно многие люди предпочитали не давать в долг совсем, чем сталкиваться с риском потери долга. Чтобы решить данную проблему, знаменитый еврейский мудрец Гилель установил так называемую прузбулу. Последняя представляла собой документ, в котором заимодавец излагал текст примерно следующего содержания: «Передаю я вам, такой-то и такой-то, судьи в таком-то месте, что весь долг, который есть у меня, потребую в любой момент, когда захочу».

На практике это означало следующее. Составив подобный документ до седьмого года, заимодавец получал право истребовать свой долг в любое время – в том числе и после седьмого года. Что касается неевреев, то на них правило о прощении долга на седьмой год не распространялось вовсе – в соответствии с вышеприведенным стихом Торы: «Чужеземца можешь ты притеснять, но долг брата твоего прости ему» (Дварим, 15: 3).

В основе вышеприведенного решения, нарушающего ясно сформулированное положение Торы, было положено, помимо прочего, следующее обоснование. После составления прузбулы сумма долга в соответствии с решением суда переходит в собственность заимодавцу и потому он может требовать то, что является его собственностью, следуя принципу еврейского права: «То, что суд объявил бесхозным, - бесхозно», позволяющим посредством судебного решения отменять положения Торы.

В дальнейшем в среде раввинов не было сколько-нибудь серьезных возражений против ростовщической практики по отношению к иноверцам.

В современном мире в странах, где проживают крупные еврейские общины, получили распространение благотворительные организации – гемахи (gemachs) - от ивр. «гемилус чесед» (доброе деяние), специализирующиеся на предоставлении беспроцентных кредитов нуждающимся единоверцам. Беспроцентные кредиты в среде равных (по принадлежности к одной социальной, реже – этнической или религиозной группе) были распространены еще в древности, - например, т.н. кредиты в среде греческих аристократов.
Исламский запрет риба. К истории вопроса
Христианство о ростовщичестве


В вопросах запрета ростовщичества христианство изначально не делает различий между членами общины и иноверцами. Ростовщичество осуждается, при этом особо подчеркивается, что нельзя брать процент с иноверцев: «любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего» (Лк, 6: 35), то есть подтверждается содержащийся в Торе и практически забытый к тому времени призыв толерантного отношения к врагам: «Если найдешь вола врага твоего, или осла его, заблудившегося, - приведи его к нему. Если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его: развьючь вместе с ним» (Исход, 23: 4-5). Вместе с тем, Христос не отвергал возможность беспроцентных кредитов: «Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся» (Матф, 5: 42). В своих притчах он также упоминает о ростовщических операциях, - в притче о минах (Лк, 19: 23), притче о талантах (Матф, 25: 27).

В раннее Средневековье христианские богословы не менее жестко, чем впоследствии их мусульманские коллеги, осуждали ростовщичество во всех его формах. В 325 г. Никейский собор решительно осудил взимание процента духовными лицами. Данный запрет сохранялся довольно долго. Еще в XI в. ростовщичество приравнивалось христианскими авторами к грабежу. Так, выдающийся канонический юрист болонский монах Грациан определял ростовщичество, как «то, что требуется помимо главной суммы», и требовал, чтобы ростовщик подобно вору вернул то, что он взял сверх суммы долга. Продажа товаров в кредит, если цена товара превышала цену продажи за наличные, также подпадала под запрет ростовщичества.

В 1139 г. Второй Латеранский собор признал любые формы ростовщичества запрещенными. Однако запрет ростовщичества удовлетворял христианство до тех пор, пока не начала интенсивно развиваться торговля (конец XI – начало XII в.), и оплата натурой стала терять прежнее значение в экономических отношениях (христианская церковь долгое время находила выход в негласном разрешении евреям заниматься ростовщичеством). До этого времени займы направлялись, как правило, исключительно на нужды потребления, для удовлетворения собственных нужд. Однако с развитием торговли возникла потребность в финансировании различного рода экономических предприятий. Причем церковь, обладавшая значительными финансами, в лице ее институтов нередко выступала в качестве заимодавца.

Послабления в вопросах запрета ростовщичества начались с того, что если должник находился от заимодавца в вассальной зависимости, или же находился во враждебных отношениях с заимодавцем, то процент с него разрешалось брать. Затем штраф за несвоевременное погашение долга выплачивавшийся помимо основной суммы долга (риба ан-наси’а в терминологии мусульманских правоведов) стал считаться дозволенным. Во второй половине XIII в. была разрешена продажа товаров в кредит, при которой цена товара проданного таким образом была выше товара купленного за наличные.

Собственно говоря, именно канонические юристы впервые стали употреблять римский термин, обозначающий процент применительно к законной плате за пользование кредитом, противопоставляя его незаконной ростовщической прибыли.

В тот же период в обороте стали активно использоваться различного рода кредитные инструменты, заимствованные на Востоке: долговые обязательства, векселя. Однако в мусульманском мире данные инструменты не рассматривались как самостоятельные договоры, в отрыве от породивших их отношений.

В 1516 г. церковь одобрила практику францисканцев, учреждавших ломбарды, предоставлявшие ссуды бедным слоям населения под относительно низкие проценты, использовавшиеся в основном для покрытия издержек.

Вместе с тем, католическая церковь вплоть до XIX в. так и не решилась объявить любой процент дозволенным. Вопрос о пересмотре отношения к проценту был поставлен Лютером и Кальвином. Для протестантов уже не стоял вопрос, запрещено ростовщичество или нет, - речь шла о том, какая процентная ставка нормальная, а какая – чрезмерная, ростовщическая. Однако, учитывая тот факт, что на протяжении веков представления о чрезмерном проценте менялись, можно говорить о де-юре легализации того, что прежде именовалось ростовщичеством.

Дискуссии вокруг вопроса о риба


Однако коранические предписания относительно запрета риба и хадисы Пророка (мир ему) не сняли всех вопросов, связанных с ростовщичеством. Сразу после смерти Мухаммада (мир ему) сподвижники не могли дать однозначного ответа, подпадают ли некоторые операции под категорию ростовщических или нет.

Например, можно ли получать в качестве платы за золотое украшение золотые монеты или слитки? Должны ли при этом золотые монеты весить столько же, сколько золотое украшение? Распространяется ли запрет риба ал-фадл только на шесть перечисленных в хадисах товаров (золото, серебро, пшеница, ячмень, финики и соль) или же относится и к другим товарам, и др.?

И все-таки ключевая проблема при интерпретации коранического запрета риба в новейшее время, когда бартерные сделки стали достоянием истории в большинстве уголков Земного шара, заключается в следующем: любой ли ссудный процент можно рассматривать как ростовщичество?

Дискуссии по этому вопросу не утихали в течение всего XX века – времени, когда перед мусульманским миром ребром встал вопрос – что делать с учреждавшимися то тут, то там банками и другими финансовыми институтами в свете исламского запрета ростовщичества? Имеют ли право мусульмане заключать с такими структурами договоры и вообще каким бы то ни было образом участвовать в их деятельности?

Первой широко известной фетвой, сужавшей рамки понятия «риба», была фетва Верховного муфтия Египта Мухаммада ‘Абду. Он назвал операции, осуществляемые появившимися на рубеже XIX и XX столетий в Египте сберегательными фондами, учрежденными правительством и работавшими на процентной основе, как соответствующие механизму мудараба. После смерти ‘Абду его ученик Мухаммад Рашид Рида развил идеи учителя, считая, что почтовая администрация – инициатор создания подобных фондов – является мощной правительственной структурой и способна надлежащим образом распорядиться аккумулированными средствами как в интересах вкладчиков, так и государства. Вместе с тем, позднее Рида признавал, что ‘Абду был удручен стремительно возраставшим значением банков в экономической жизни Египта.

В дальнейшем, на протяжении всего XX в., египетские богословы, в том числе, и верховные шейхи ал-Азхара (Махмуд Шалтут) неоднократно выступали по вопросам ростовщичества, при этом, как правило, объявляли некоторые виды процентных операций дозволенными. В частности, много дискуссий породил Гражданский Кодекс Египта 1949 г., автором которого был известный мусульманский правовед ‘Абд ар-Раззак ас-Санхури. Несмотря на приверженность автора Кодекса шариату, в данный закон была включены статьи, посвященные договору займа.

В новом столетии много шума наделала изданная в декабре 2002 г. знаменитая фетва Академии исламских исследований под председательством Верховного шейха ал-Азхара (с 1996 г.) и по совместительству главы Академии Мухаммада Саййида ат-Тантави, в которой вложение средств и получение по ним процентов объявлялись дозволенными с точки зрения шариата (20 голосов – за, 1 – против). Фетва была выпущена по запросу Председателя совета директоров Араб Бэнкинг Корпорейшн, интересовавшегося, соответствует ли шариату практика корпорации по привлечению средств клиентов и выплате процентов по ним в оговоренные сроки? (При этом автор вопроса употреблял слово «прибыль» вместо процентов).

По мнению ат-Тантави, организация, аккумулируя средства клиентов и затем инвестируя их, выполнят агентские функции, а выплачиваемые при этом со стороны клиентов проценты выступают в качестве вознаграждения за ее работу. Таким образом, он признал возникающие при этом отношения разновидностью договора мудараба.

К слову сказать, ат-Танатави был не первым, кто фактически ставил знак равенства между мударабой и договорами, содержащими элемент ростовщичества. Помимо упоминавшегося Мухаммада ‘Абду, другой известный египетский правовед ‘Абд ал-Ваххаб Халлаф уподоблял традиционный договор страхования жизни исламскому договору мудараба. По мнению шейха, в договоре страхования, как и в договоре мудараба, страхователь вносит свой капитал, а страховая компания – свой труд.

Фетва ал-Азхара 2002 г. был подвергнута резкой, но справедливой критике со стороны богословов и правоведов в разных частях мусульманского мира как по формальным признакам, так и по существу. С формальной точки зрения, такие важные решения должны приниматься посредством иджма’ (консенсуса) авторитетных мусульманских ученых (а не только египетских). Кроме того, критики фетвы указывали на то, что среди членов Академии, обсуждавших фетву, не было компетентных ученых.

Так, пакистанский богослов Таки Усмани - член целого ряда шариатских наблюдательных советов исламских банков в разных частях мира - после издания фетвы заявил следующее: «Академия в настоящее время не включает в себя наиболее компетентных в шариате правоведов… Данное ограниченное мнение, выраженное некоторыми неизвестными лицами, не может опровергать позицию, которой умма следовала на протяжении столетий».

Что касается содержательной части, то критике подверглось фактическое уподобление договора банковского вклада договору мудараба. Главное отличие мударабы от договора банковского вклада – разделение риска между инвестором и управляющим капиталом, в то время как в договоре банковского вклада вкладчик не рискует капиталом, ожидая заранее оговоренной прибыли.

Задолго до этого, в 1989 г., будучи еще Верховным муфтием Египта, ат-Тантави издал фетву «О некоторых банковских операциях». Главной особенностью было то, что при принятии решения муфтий консультировался с председателем правления Национального банка Египта – то есть, не специалистом по шариату, а светским банкиром. Свое решение прибегнуть к помощи высокопоставленного менеджера банка ат-Тантави объяснял следующим образом. Комментируя 7 аят суры «Пророки», муфтий сделал вывод, что под «ахл аз-зикр» понимаются любые эксперты в любых отраслях знаний. Таким образом, обращение к профессиональному банкиру выглядело в глазах ат-Тантави вполне логичным решением, учитывая тот факт, что человек, работающий не один год в банке, понимает больше в банковских операциях, чем богослов.

Муфтий сформулировал перед председателем правления банка четыре вопроса, касавшиеся сущности инвестиционных сертификатов и механизма взаимоотношений их держателей и банка. Инвестиционные сертификаты (шахадат ал-истисмар), о которых шла речь в фетве, представляли собой правительственные облигации, чье размещение было гарантировано египетскими банками. К апрелю 1989 г. Национальный банк выпустил сертификатов на сумму 4 млрд. египетских фунтов.

Получив ответы, ат-Тантави решил закрепить свою позицию обращением к выводам предшественников. Как уже было сказано, на протяжении всего XX в. египетские богословы неоднократно обсуждали проблему риба. Не был обойден вниманием и вопрос об инвестиционных сертификатах. В 1976 г. на заседании комитета, состоявшего из мусульманских правоведов – представителей четырех суннитских школ – инвестиционные сертификаты были признаны законными с точки зрения шариата большинством присутствовавших (9 из 14).

Кроме того, ат-Тантави опирался на взгляды и аргументацию своего предшественника - Верховного шейха ал-Азхара (1958-1963) Махмуда Шалтута, который в одной из фетв признал сделки, осуществляемые египетским Сберегательным фондом, выплачивавшим процент по сертификатам, дозволенными с точки зрения шариата. Шалтут считал, что аккумулированные средства не являются ни долгом фонда перед вкладчиками, ни займом. Точно также ат-Тантави рассматривал инвестиционные сертификаты как вклады, но не как займы. Особо подчеркивалась важная социальная роль сертификатов. В фетве ат-Тантави в редакции 1990 г. подчеркивалось, что держатели сертификатов помогают государству развивать важные, социально значимые проекты.

Однако, понимая зыбкость собственной аргументации, муфтий предложил Национальному банку изменить терминологию, используемую в операциях с сертификатами. Так, например, он призвал банк заменить слово «фа’ида» (араб. - польза, интерес), ассоциирующуюся в массовом сознании с процентом, на более нейтральную инвестиционную прибыль (рибх истисмарий).

Фетва ат-Тантави была частью политики властей Египта по нейтрализации влияния исламских финансовых институтов. За год до фетвы муфтия Египта по репутации исламских финансовых институтов был нанесен мощный удар: 6 июня 1988 г. был принят закон №146, в соответствии с которым всем действовавшим в стране исламским инвестиционным компаниям было предписано представлять отчет о своих операциях надзирающим органам. Ранее исламские инвестиционные компании, которых на середину 1980-х гг. насчитывалось около 100 и которые составляли серьезную конкуренцию не только исламским, но и традиционным банкам, были во многом неподконтрольны государству.

Помимо Египта, довольно мощное реформистское течение, выступавшее за легализацию ссудного процента, было в Индии. Одним из наиболее активных сторонников легализации ссудного процента был Ахмад Хан (1817-1898).

В Османской империи благоприятная почва для появления коммерческих банков была создана т.н. наличными вакфами, главное отличие которых от традиционных вакфов заключалось в том, что имущество, переданное в вакф, размещалось под проценты. Последние выступали как гарантия сохранности капитала и шли в пользу бенефициаров.

Современные мусульманские правоведы о риба


Мусульманскими правоведами в современном мире вынесено единодушное суждение по вопросу запрета любого ссудного процента. Суммируя, можно подчеркнуть следующие положения, сформулированные в фетвах Совета Исламской академии правоведения (фикха):

1. Любое увеличение размера кредита или введение ссудного процента по нему в обмен на продление срока выплаты, в случае, когда должник не смог рассчитаться с заимодавцем в срок, а также договоренность об увеличении суммы, подлежащей возврату, или о введении ссудного процента в момент заключения кредитного договора считать двумя разновидностями ростовщического процента, запрещенного шариатом.

2. Банковские вклады делятся на два вида в зависимости от характера банковских операций, проводимых с ними:

- вклады, по которым начисляются проценты в банках, работающих под проценты. Они, по сути, представляют собой ростовщические кредиты (риба), запрещенные шариатом во всех видах, будь то вклады до востребования (текущие счета); срочные вклады; вклады, выплачиваемые по предварительному извещению; сберегательные вклады;

- вклады, которые размещаются в банках, фактически соблюдающих положения шариата относительно инвестирования средств с целью получения части прибыли. Эти вклады представляют собой средства для доверительного инвестирования (мудараба). По отношению к ним применяются положения мусульманского права (фикха), касающиеся операций по совместному инвестированию капитала (мудараба) (кирад).

3. Плата за оформление и обслуживание кредитов должна соответствовать реальным расходам за эти услуги. Любое ее превышение над реальными расходами запрещено, поскольку подпадает под понятие ростовщического процента (риба), запрещенного шариатом.

4. Бумажные деньги являются законными средствами платежа и имеют полновесное стоимостное выражение. К ним применимы нормы шариата о золоте и серебре, ростовщическом проценте (риба), закяте, авансовом финансировании (салам) и прочих операциях.

5. Даже если заемщик задерживает своевременную оплату, не разрешается ни по предварительному условию, ни без оного обязывать его к выплате какой-либо обусловленной этим неустойки, поскольку она будет эквивалентна запрещенному шариатом ростовщическому проценту (риба).

6. Выпуск, обращение и приобретение облигаций запрещены шариатом, поскольку облигации, по сути, представляют собой кредит с выплатой ростовщического процента (риба). При этом не имеет значения, какая организация, частная или государственная, выпускает их. Запрещаются также облигации с нулевым купоном, поскольку они также представляют собой форму процентного кредита. Эти облигации продаются по цене, заниженной по отношению к их номинальной стоимости, а владелец пользуется разницей в цене в качестве скидки при покупке. Запрещены также выигрышные облигации, поскольку это одна из форм кредита, когда все владельцы или их часть получают выгоду или в виде дохода или в виде прироста к общей стоимости всех выпущенных облигаций. Кроме того, есть основания полагать, что такая схема схожа с азартной игрой.

7. Выпуск кредитных карт, не имеющих покрытия, и их использование разрешены шариатом, если их обслуживание не связано с начислением процентов по предоставленным в кредит суммам, при этом:

- эмитент может брать с клиента установленную плату за выпуск карты и ее возобновление, что следует рассматривать как оплату услуг, предоставляемых клиенту;

- эмитент может брать комиссию с продавцов за товары и услуги, приобретенные его клиентом, при условии, что их стоимость равна той, что берется при оплате наличными деньгами; и др.

Между тем, несмотря на единодушие в вопросе, какие виды трансакций подпадают под коранический запрет риба, среди мусульманских правоведов сохраняются разногласия по вопросу соответствия шариату некоторых договоров, используемых исламскими финансовыми институтами.

Много споров взывал, в частности, договор мурабаха. Формально большинство мусульманских правоведов признает данный договор как не противоречащий шариату. Однако явное предпочтение, оказываемое мурабахе со стороны исламских финансовых институтов во всем мире в ущерб другим договорам, заставляют теоретиков и практиков исламских финансов принимать меры по ограничению применения данного договора. При этом не может быть обойдена стороной сама сущность договора мурабаха.

Так, например, в Постановлениях 40-41 (2-3/5) Совета Исламской академии правоведения (фикха) с учетом того факта, что большинство исламских банков предпочитает иметь дело с договорами мурабаха, было рекомендовано: «На основе анализа конкретных случаев исполнения исламскими банками договора купли-продажи под заказ (мурабаха) дать предложения по профилактике нарушений общих и частных положений шариата при реализации подобных договоров» (Постановления и рекомендации Совета исламской академии правоведения (фикха) – фетвы/ Пер. М.Ф. Муртазина. – М., 2003. - С. 99).

В последнее время появились исследования, в которых авторы выступают за отказ от двойных стандартов и призывают называть вещи своими именами. Иными словами, предлагается перестать прикрывать взимание процента в договоре купли-продажи по согласованной (повышенной) цене арабскими терминами (мурабаха) и признать процент в договоре купли-продажи, где товар продается в рассрочку с наценкой, легитимным с точки зрения шариата.

Вопрос о терминологии имеет принципиальное значение. Большинство мусульманских правоведов предпочитает использовать более известную и понятную им шариатскую терминологию. В то же время, западные исследователи выступают за универсализацию терминологии там, где это предоставляется возможным.
islam-bel.narod.ru/rosrovtsihestvo.htm
 
Последнее редактирование:

Raist

Интересующийся
Регистрация
12.07.2011
Сообщения
29
Реакции
0
Поинты
0.000
Re: О гигиене в средневековой Европе.

Главным следствием походов Оттона в Италию стало возникновение нового образования – Священной Римской Империи и начало союза алтаря и трона. Как и в любом союзе, главным в нём всегда являлся более сильный.

Правда, в самом Риме в первые десятилетия после Оттона не произошло никаких серьёзных изменений. Точно так же понтифики предавались разгулу и разврату, просто теперь они чаще назначались германским императором, а не местными патрициями. Единственно, что начало меняться – это материальное положение папства. Замирение империи быстро дало свои плоды, и начался этап экономического роста, а в Рим потекли финансовые ручейки.

Об экономическом подъёме говорит и тот факт, что серьёзно оживилась торговля. Это следует как раз из того, что в 1045 году папский трон был продан еврею Григорию VI. Иоанн Грациан, происходил из богатой еврейской семьи, которая, пользуясь симонией, выкупила для своего человека весьма доходную должность архиепископа прихода Святого Иоанна. Далее Грациан стал крестным отцом Теофилакта Тусколо, будущего папы Бенедикта IX. Когда же в 1045 году Бенедикт решил оставить Святой Престол, то ли собираясь жениться, то ли просто опасаясь за свою жизнь, он просто продал Иоанну папский титул за две тысячи серебряных динариев.

Разумеется, кое-кто захочет усмотреть тут самый настоящий жидовский заговор, но такие мысли возникают только от полного исторического невежества. Во всех бедах уже две тысячи лет винят исключительно евреев. Но мы-то уже с Вами разобрались,
что даже само появление иудейской секты есть результат подковёрных манипуляций сильных мира сего. И пока никаких причин заподозрить еврейский проект в самостоятельности не возникало.

Начнём с того, что евреям в средневековой Европе было категорически запрещено владеть землёй, занимать административные должности и даже носить оружие. Поначалу евреев вообще гоняли при любом удобном случае: в VI и VII веках всех «богоизбранных» с лёгкостью выставили вон из Бургаса, Клермонта, Марселя и других городов, а для евреев, лишённых возможности кормиться на земле это было смерти подобно.

Церковь пыталась их насильно крестить. Проводился ряд церковных соборов, где принимались антиеврейские решения, которые затем переходили в светское законодательство. Например, были запрещены браки между евреями и христианами и совместный прием пищи. В 581 году были введены дополнительные положения, запрещающие евреям вход в монастыри, евреев обязали стоять в присутствии священника, им запретили решать споры христиан и многое другое.

Всё это накладывало на весь еврейский род в Европе существенные ограничения. Во-первых, евреи могли жить только в городах, а во-вторых, единственным способом прокормиться было освоение исключительно городских профессий: ремесла и торговли.

И вот как раз торговать у евреев получалось действительно не дурно. Особенно если речь шла о международной торговле. Еврейские общины, ещё со времён Товита, представляли из себя транснациональную сеть – этакий еврейский интернет. А сектантская модель организации делала эту сеть очень прочной, хотя и приводила к переодическим обрывам.

Благодаря подобной организации евреи всегда хорошо ориентировались в вопросах спроса и предложения, а потому неудивительно, что по мере нарастания экономического роста и увеличения масштабов торговли еврейские финансовые советники становились неотъемлемой частью любых экономических структур. В общем, еврейский торговый капитал всегда оказывался чрезвычайно эффективным, в том числе и благодаря пресловутому ограничению на деятельность. Евреев две тысячи лет учили крутиться и выкручиваться, ну так и не надо удивляться, что они таки научились на нашу голову.

Практически любой род деятельности кроме некоторых ремесел, торговли и врачевания для евреев был недоступен. Ну, вот они и торговали. А так как торговали они очень успешно, то в эпохи экономического процветания у них частенько заводились деньги. И даже большие деньги. Что тут же оказывалось крайне востребованным любыми властями. Они первые извлекали пользу из еврейской торговли и финансовых операций, рассчитывая на оживление рынков, но в первую очередь на дополнительное пополнение собственной казны.

Когда это было выгодно, еврейских торговцев даже поощряли, они получали привилегии и гарантии свободной торговли, а также освобождение от уплаты таможенных пошлин. Евреи были неотъемлемой составной частью каждого большего городского поселения в Средневековье. В пределах городских стен или резиденции епископа еврейские коммерсанты находились под защитой властей. Защитный долг властителя по отношению к еврейской общине был связан с интересами сеньора, который эти свои интересы никому в обиду, конечно, не давал. Возникал этакий симбиоз властей и торгового еврейского капитала, который существенно пополнял любую казну. Но и сами евреи получали возможность процветать, несмотря на существенные ограничения. Т.е. всё ровно так, как описано в сказке об Иосифе.

Вот именно из этих соображений можно сделать вывод, что факт продажи папских полномочий еврею-симонисту Григорию VI говорит о том, что экономика Европы к середине XI века была на подъёме уже длительное время, за что, безусловно, надо было благодарить двух саксонских королей: Генриха и Оттона.

Постепенно, опустошённые за время междуусобных войн и грабительских набегов викингов, земли снова были вспаханы, а в монастырях и городах возникла потребность в товарном производстве. Но это имело и обратную сторону. К середине XI века в той же Германии уже снова не оставалось свободных земель для экспансии, а население росло дальше.

В общем, повысился уровень демографического давления. Т.е. наверху общественной пирамиды усилились земельные претензии отдельных феодалов-землевладельцев друг к другу, коим надо было как-то расселять своих расплодившихся крепостных, а внизу начался массовый исход обезземеленных крестьян в окрепшие города и процветавшие монастыри, где они и начинали потихоньку бузить. И вот это начавшееся брожение так просто уже никогда не затихает. Люди, однажды сорвавшиеся с места, легко делают это снова и снова.

В первую очередь эта вынужденная пассионарная активность проявилась в том, что почти одновременно и в городах, и в монастырях, т.е. в тогдашних промышленных центрах, куда устремлялись обездоленные крестьяне в поисках работы или хотя бы подаяния, снова был поднят вопрос о симонии. Вообще, продажа церковных должностей не давала покоя многим уже давно, а брожение умов по этому поводу длилось уже не один век. Но только теперь, оказалось возможным начать борьбу с этим безусловным злом.

Дело в том, что основными борцами с симонией оказались монахи. И это не удивительно. Симония в монастыре - это полный абсурд. Представьте, что вы монах. С утра до вечера переписываете книги, рисуете иконы, готовите краски, делаете ткани или какие другие нужные товары, при этом сами живёте по тяжелейшему расписанию, стоя либо у верстака, либо на коленях в молельне. А тут, хоп, некто купил должность вашего аббата и, падла, девок крепостных водит на сеновал каждую ночь. Так ведь мало того, что, тварь, спать мешает, так он ещё и жрёт в три горла. И весь этот праздник плоти, между прочим, он оплачивает с распродажи ваших трудов праведных.

А надо сказать, что монашеские праведные труды приносили огромные доходы. Отдельные земельные магнаты, города, сельские общины, короли и императоры основывали монастыри, видя в них наилучший источник пополнения казны. Место настоятеля выгодно расположенного монастыря, наделенного большими торговыми привилегиями, продавалось по высокой цене, которую иногда уплачивала даже группа лиц, становившихся таким образом коллективным настоятелем монастыря.

Купивший эту должность часто вовсе не был монахом и совершенно не был связан с монастырской жизнью: он в монастыре видел лишь доходную статью и становился своеобразным арендатором, эксплуатировавшим «святую братию». Внизу были рядовые монахи, зачастую голодные и принужденные жить аскетической жизнью; наверху находились настоятель и его ближайшие помощники, наезжавшие в монастырь за получением «святой дани» и для выколачивания той ренты, которую должны были приносить вложенные в настоятельскую службу средства.

Так вот когда по итогам экономического роста существенно увеличилось благосостояние монастырей, как основных производственных центров, то многочисленная монашеская братия задала вполне законный вопрос: «Доколе?». Первыми всеобщее недовольство выразили монахи Гумберт и Петр Дамиани, а вскоре внутри самой церкви сформировалась настоящая партия реформ.

И у этого реформистского движения обнаружился вполне оформившийся лидер – аббатство Клюни. Хотя это было молодое аббатство, но оно уже успело прославиться благодаря энергии своих настоятелей, стремившихся реформировать монашескую жизнь, возродить моральные устои общества и добиться независимости духовенства от светских владык. Этот монастырь являлся действительным примером благочестия и монашеского аскетизма благодаря мудрой политике своих настоятелей.

Авторитет этого аббатства был так велик, что папа Лев VII в своё время использовал авторитет Одо, аббата Клюни, чтобы способствовать заключению мира между враждовавшими аристократическим домами. Аббату удалось добиться заключения мира, что говорит о том, что слово аббата имело влияние даже на крупнейших светских государей. В благодарность за услугу, Лев VII даровал аббатству Клюни многочисленные привилегии.

И вот спустя сто лет после этих событий, выходцы из Клюни начали реформу всей римской церкви. Последним в безумной череде пап-порнократов можно назвать Бенедикта IX (1032 – 1044). Как Иоанн XII и некоторые другие его предшественники, этот папа тоже происходил из семейства графов Тускулумских, поэтому неудивительно, что и понтификат Бенедикта IX был не менее позорным.

Бенедикту IX, по разным источникам, было от 12 до 20 лет, когда отец посадил его на престол Святого Петра. Сей папа оказался настолько беспутным, что превзошёл даже Иоанна XII и всех остальных вместе взятых. Его обвиняли в разбое, гомосексуализме и скотоложстве. А святой Петр Дамиани называл его не иначе как «демон ада в одежде священника».

В общем, этот понтифик был настолько омерзителен, что в 1044 году римляне, возмущенные редкостной безнравственностью папы, сами изгнали его из города и избрали вместо него Сильвестра III. Бенедикт бежал к своим родственникам в Тусколо, вскоре вернулся с армией и объявил избрание Сильвестра недействительным.

Но ярость римлян, раз найдя выход, уже успокаиваться не собиралась. Вот тут-то Бенедикт, опасавшийся, что ему голову всё-таки оторвут, снял с неё папскую тиару и продал за две тысячи динариев серебром еврею Иоанну Грациану. Видимо, решив, что без тиары его голова - менее ценная добыча.

Однако, это оказалось последней каплей. Теперь в дело открыто вмешались монахи-клюнийцы, набиравшие всё большую поддержку. По настоянию Одилона, аббата Клюни, Григорий VI (это имя взял себе Грациан) был низложен. Очевидно, что монахи из аббатства Клюни становились весьма авторитетными персонажами, раз уже были способны на такое.

Собственно, они призывали-то ко вполне разумным вещам – к обособлению власти церковной от государственной, и, соответственно, ратовали за введение запрета на продажу духовных должностей. Война с симонией была и вовсе духом того времени, а призывы к реформе церкви, заключавшейся в обособлении от светской власти, были по душе и большинству епископов, тяготившихся своей вассальной присягой королям и императору. И когда народное недовольство церковными служителями стало повсеместно выливаться в серьёзные протестные формы вплоть до погромов, то усиление влияния клюнийцев в Латеране стало просто неизбежным.

Поэтому практически сразу после смещения Бенедикта IX, папский трон заняли реформаторы-клюнийцы. В декабре 1048 года император Генрих III принял в Вормсе епископа Туля Бруно, графа Эгисхейм-Дагсбургского, и в присутствии римских легатов назначил его папой. Эта процедура в полной мере отражала ту зависимость, в которой находилось папство от немецких императоров после победы Оттона.

Однако, Бруно пожелал быть избранным на святой престол согласно древним обычаям, а потому в окружении нескольких сот рыцарей и монахов он направился в Рим, взяв с собой двух будущих соратников: Гуго, аббата Клюни, и уже весьма известного к тому времени монаха Гильдебранда в качестве секретаря. Войдя в Рим, Бруно снял сандалии и босым направился к могиле св. Петра. Там он объявил римлянам, что прислан к ним императором, но не намерен оставаться, если не люб им. Однако, римляне согласились принять его, и тогда архидьякон римской церкви произнес традиционную фразу: «Святой Петр избрал Бруно».

Как только формальности были соблюдены папа Лев IX (такое имя взял себе Бруно) занялся реформированием папской администрации. Верными сподвижниками папы стали Гумберт Бургундский, Фридрих Лотарингский (будущий папа Стефан IX) и Гуго, занимавшиеся вопросами управления церковью. Сурового аскета Гильдебранда снабдили титулом кардинал-субдьякона и поставили заведовать имущественными вопросами.

Так начался, возможно, единственный этап в истории римской церкви, за который ей не приходится постоянно краснеть.

Начиная с папы Льва IX (1049 – 1054) на римском троне оказываются в основном папы клюнийской школы. Сам Лев IX, Стефан IX (1057 - 1058), Николай II (1059 – 1061), Александр II (1061 – 1073), всё это были последовательные и очень жёсткие сторонники реформы церкви.

Уже при папе Николае на Латеранском соборе в 1059 году был проведен декрет о том, что отныне единственными избирателями папы являются кардиналы-епископы, а значит, светские олигархи оказывались за бортом. Это, разумеется, привело к самой настоящей войне, начавшейся уже в правление Александра. Но даже несмотря на всю шаткость своего положения, он последовательно продолжал реформы, начатые Львом IX. Александр строго наказывал продажных епископов и развратных священников. Даже могущественный германский архиепископ Анно дважды (в 1068 и 1070 гг.) вызывался в Рим по обвинению в симонии и, босой, вымаливал у папы прощение.

Апогеем же реформ церкви стало правление Гильдебранда, уже при папе Николае II фактически управлявшего делами корпорации. Сам Гильдебранд сменил Александра II на троне под именем папы Григория VII. Новый папа уже полностью олицетворял идею кесаря-понтифика и примат власти церковной над светской, и начал открытую борьбу за верховенство папской власти над императорской.

Программа понтификата Григория VII была изложена в документе под названием «Диктат папы» (Dictatus рарае). Григорий VII с возмущением отвергал, как опасную ересь, мысль, что земная власть может не быть подчинена власти «заместителя» Бога на земле, и утверждал, что кому дана власть закрывать и открывать небеса, тот тем паче может по своему усмотрению решать все земные дела. «Не настолько золото ценнее свинца, – говорил Григорий VII, – насколько власть священническая выше царской». Или вот другое его высказывание: «Придите, святейшие и блаженные Петр и Павел, дабы весь мир мог понять и узнать, что если вы можете вязать и решать на небе, то вы также можете делать это и на земле, сообразно с заслугами каждого человека; давать и отнимать империи, королевства, княжества, маркизаты, герцогства, графства и все, чем могут владеть люди».

По замыслу Григория VII, все короли должны находиться в зависимости от святого престола, и только одному папе одному принадлежит право назначения, смещения и перевода епископов, разрешения важных юридических споров, созыва соборов, суда и наложения на императора и князей церковных наказаний, освобождения подданных от присяги верности «неправедному» императору или князю, возложения на императора его знаков отличия и т. д. При этом, что интересно, никто не имеет права судить самого папу, и князья должны целовать у папы ногу в знак всеобщего повиновения тому, кто является наместником Христа и продолжателем дела апостола Петра, бывшего первым римским епископом.

С одной стороны, запрет симонии, и борьба за нравственность в рядах церкви нашла множество сторонников даже вне церкви. Это ведь именно волей германского короля Генриха III, сторонника церковных реформ, папой стал первый клюниец Лев IX.

Но вот отобрать право на инвеституру, а именно право монарха назначать епископов самому, оказалось весьма не просто. А по большому счёту, это было в прицнипе не реально сделать. Хотя бы уже потому, что право назначать епископов в Германии стоило не просто много, а очень много.

Императоры в течение целого столетия передавали под управление церкви огромные земельные фонды и одаривали её разнообразными привилегиями, создавая противовес крупным феодалам. Так, еще Генрих I в 927 году предоставил взимание городских поступлений епископу Туля, а Оттон I сделал это в отношении архиепископов Магдебурга, Майнца и Кельна; фрейзингенскому же епископу он отдал доходы целого графства Кадоре.

Кадорский дар положил начало дарениям церкви целых графств, иногда нескольких одному епископу. На первых порах дарственные записи говорили лишь о доходах; но постепенно епископ вытеснял графа, и епископская «доходная» территория превращалась в судебный округ, в иммунитетную землю. Оттон III применил к ней уже новый термин – regimen, то есть государственное управление. Вскоре этот термин был заменен термином «княжество». Так возникли духовные княжества – не только епископские, но и аббатские (монастырские). По сути, епископы и аббаты были теми же вассальными князьями, обязанными служить лично и своим имуществом императорской власти. Например, гамбургский епископ Адальдаг не мог посещать свою епископию в течение пяти лет, так как император нуждался в нем на поле брани или во дворце. Майнцский и кельнский архиепископы должны были посылать на войну по 100 рыцарей. Аббаты Вердена, Льежа, Фульды и Лорха обязывались выставлять на войну по 60 тяжеловооруженных рыцарей.

Даже обставлялось назначение императором епископов соответствующим церемониалом: при вступлении в должность император лично вручал кандидату на должность посох как символ власти в духовном княжестве. Эта церемония и называлась инвеститурой. Кроме посоха император вручал епископу также кольцо и принимал от него присягу верности.

В общем и целом, утрата инвеституры для императора была смертельна, а потому и дрались они за неё не на шутку. Что бы ни говорили будущие императоры перед выборами по поводу инвеституры, оказавшись коронованными, они тут же превращались в её ярых защитников. И в этом нет ничего удивительного – положение обязывает. Когда человек становится во главе любого фонда, не важно, национально-государственного или финансово-мафиозного, он в значительной мере становится марионеткой интересов возглавляемой им организации. В данном случае императорская казна целиком и полностью зависела от инвеституры, а потому ни один император право назначать епископов Риму бы не отдал, даже если бы лично сам тому сочувствовал.

Но, конечно, слабые места были и у императоров. Та же, например, выборность власти в Германии, на которой папство играло всегда. К тому же папа мог теперь рассчитывать и на сочувствие значительного числа германских епископов и архиепископов, готовых изменить императору. Те уже чувствовали себя достаточно большими и сильными, чтобы прибрать к рукам чуть поболе суверенитета. В ослаблении светской власти эти деятели видели лучшую гарантию упрочения собственного положения, тогда как усиление папской власти не могло их беспокоить: папа жил за Альпами, и предполагалось, что его вмешательство в германские церковные дела не может быть особенно активным. «Дальний покровитель» был менее опасным, чем близкий.

А тут еще и подошли к концу сто успешных лет с момента вступления в должность короля Генриха, в течение которых были заново заселены и вспаханы заброшенные во время усобиц земли. Такой процесс принято называть демографическим кризисом. Население достигло определённой точки насыщения, началось массовое разорение крестьян в силу уменьшения их наделов. И не найдя дела в деревне они начали наводнять города. Главным следствием такого исчерпания потенциала свободных земель, безусловно, стало обострение отношений между феодалами, как крупными, так и мелкими, что тоже было на руку понтифику.

Основное столкновение алтаря и трона произошло в правление Генриха IV в Германии, и Григория VII в Риме. Некоторые демографы утверждают, что население Европы к этому моменту уже перестало бурно расти и оставалось приблизительно неизменным. Это значит, что земельный фонд был полностью исчерпан, и крупные феодалы-землевладельцы вполне уже могли начать некоторое пощипывание друг друга.

Собственно это в Германии и происходило, когда Гильдебранд, будучи ещё кардиналом-иеродиаконом, доставил в Латеранский собор мертвое тело Александра II, и присутствовавший в соборе народ начал стихийно восклицать: «Гильдебранда в папы». И пока в Риме всем миром возводили на папский престол главного идеолога реформы западной церкви, королю Генриху в Германии приходилось вести войну с саксонскими князьями за передел земли в районе горного массива Гарца.

Вообще противники: что император, что понтифик - оказались достойны друг друга. Идейными были, так сказать. Оба боролись за централизацию, но с противоположных концов. Ну, и довоевались. Григорий закончил жизнь в изгнании, а Генриха IV отстранил от штурвала собственный сын.

На самом деле такой результат более чем закономерен. Требование примата власти церкви – это повторение той же ошибки, которая рассматривается ещё в начале диалога Иисуса с Искусителем. Нет, братцы, не будет работать ни одна такая однобокая конструкция, даже если понтифики будут хоть тысячу раз аскетами. Собственно, добейся Григорий VII своего, империя всё равно бы развалилась, ибо сам понтифик тут же оказался бы полностью незащищённым от притязаний местных патрициев, которые запустили бы новый виток порнократии в Риме.

Безусловно, клюнийцы имели массу положительных качеств, но они были фанатичны. А фанатизм – это сон разума. Хотя, как видно, уже к XI веку от рационализма учения Иисуса не осталось вообще ничего, а потому единственное, что могли придумать реформаторы – это всё тот же аскетизм ради аскетизма, безоговорочный примат церкви и точка. А кто не с нами, тот против нас. И если вернуться здесь к логике диалога духа и плоти, то после клюнийской реформы Западная империя была просто обязана вернуться к логике материалистской логике плоти. Реформаторы из клюнийского аббатства совершили фундаментальную ошибку: они отрицали интересы мирской империи, от которой напрямую зависели сами.

Наверное, Вам покажется странной аналогия, но есть нечто общее между судьбами папы Григория VII и Льва Троцкого. Лев Давидович тоже не захотел понять, что он где-то очень круто ошибается. А понять это он должен был уже после катастрофы на Висле и последовавших событий, когда тот самый пролетариат, на который он так рассчитывал, выступил против него самого. Ну, в крайнем случае, его должна была убедить абсолютно бестолковая и бессмысленная деятельность Коминтерна. Но нет, он упирался до конца. А потому, видимо, и закончил дни с ледорубом в голове. Папе Григорию, конечно, повезло чуть больше, но он тоже умер в изгнании.

После смерти Григория VII борьба между короной и алтарём продолжилась, но в итоге был достигнут совершенно неизбежный по своему смыслу компромисс – Вормсский конкордат, который ввёл как бы двойную инвеституру: вновь избранный епископ или аббат инвестировался как бы духовно и материально.

До инвеституры происходили выборы кандидата в епископы. В Германии выборы епископов производились в присутствии императора или его представителя, который в спорных случаях определял, совещаясь с клиром, какому из претендентов на епископский сан следует отдать предпочтение. Кроме того, в Германии мирская инвеститура предшествовала духовной, и посвящение делалось после того, как избранный епископ был императором уже введен во владение мирскими благами.

Посвящение избранного кандидата в сан епископа и наделение его духовными благами совершалось архиепископом или митрополитом, который вручал новому епископу кольцо и посох, символизировавшие духовную инвеституру. Предоставление же мирских благ и материальных привилегий, которыми пользовались высшие представители церкви, совершалось императором, символизировавшим это наделение вручением скипетра и требовавшим от нового епископа присяги в ленной верности и службе.

Конструкция в целом получилась двухглавая, как оно и должно было получиться в соответствии с исходным дуализмом самого христианского учения. Но поскольку обе стороны совершеннно не усвоили данного им самой жизнью урока, через какое-то время их противостояние, столь обременительное для них же самих, возобновилось.

Ведущим звеном поочерёдно оказывались то папа, то император, в зависимости от того, кто был сильнее на текущий момент. Но совершенно очевидно, что мечты клюнийцев о единоличном вселенском владычестве понтифика оказались принципиально несбыточными. При этом столь же очевидно, что усиление прямой власти императора в Риме вело лишь к деградации идеологического основания общества, а, следовательно, к распространению коррупции, вплоть до полного развала всей системы.
bossjak.livejournal.com/10480.html

добавлено через 46 минут
На этом, думаю, завершу. Рекомендую для прочтения полный цикл по ссылке (кстати - автором журнала, как его "протеже", "другом" или каким бы то ни было заинтересованным лицом я не являюсь)

Несмотря на очевидные успехи пап-реформистов в наведении порядка в Церкви, было в их деятельности что-то от войны «пчел против мёда». Выдвигая идею верховенства алтаря над троном, клюнийцы, в сущности, вели бой с собственной тенью. Ведь все те мерзости, что творились в Риме в течение периода порнократии, были на самом деле естественным следствием самой природы церкви. И когда папы-монахи объявляли войну распущенности и разврату среди священников, то они попросту сражались с ветряными мельницами. Дело-то было вовсе не в симонии - симония сама была следствием.

Римская церковь, собирая десятину и прочие вкусности по всей империи, становилась обладателем огромных богатств. При этом, в обмен на эти богатства церковь оказывала вполне виртуальные услуги и предлагала более чем мифические блага. Конечно, во тьме средневекового невежества вся сия благодать виделась совсем не столь бесполезной как сегодня, но даже в том случае, монетизация услуг, предлагаемых церковью, являлась самым настоящим паразитизмом. Впрочем, монастыри-то, из которых и происходила клюнийская реформа, как раз долгое время паразитами не являлись, будучи основными научно-производственными центрами Европы, предлагая людям вполне конкретные вещи.

Только на монастырях, как на реальной силе, и стояла
клюнийская реформа. Именно монахи, а тогда это ещё были настоящие монахи, смогли вымести симонистский офисный планктон вон из церкви. Но постепенно, победившие дракона незаметно сами стали превращаться в маленьких дракончиков. Монахи-аскеты начали всё более походить на монахов а ля брат Горанфло.

Почему?

Да всё потому же. Несоответствовала реальная церковная деятельность деятельности заявляемой. Не могла соответствовать. Клюнийская идея централизации мирской власти вокруг понтифика была абсолютно противоречива, а потому была обречена на стремительную утрату доверия. С одной стороны, монашеский аскетизм подразумевал отказ от мирского, а с другой требовались огромные средства для обеспечения «внешнеполитической» деятельности папства. И теперь, когда симонистов попросили вон, все эти огромные средства оказались в руках самих монахов. Ну, и очень быстро монахи перестали таковыми быть.

В общем и целом, клюнийцы никак не уменьшили количество противоречий церковного догмата, даже приумножили. И все эти многочисленные нестыковки снова должны были вывести всю корпорацию целиком на путь логики плоти. А когда продавцы виртуальных услуг, сами осознают виртуальность собственного товара, они приобретают весьма типичный в этом случае облик. Тот самый бесчеловечный и лицемерный облик, классическим образцом которого является корпорация США после развала Советского Союза. Пока был враг, это стимулировало реальную деятельность, как только не стало повода к самоограничению, так продавцы «воздуха» тут же оказались банальными паразитами. А паразиты себя даже защитить толком не могут, что особенно ярко продемонстрировал тот же Рим в 410 году.

Поэтому любому паразиту, требуется крепкое и здоровое тело, способное его защитить. При римской церкви такую роль могла играть только сильная императорская власть. Только благодаря воле императоров был положен конец вопиющему беспределу порнократов, и только сила императорской власти открыла путь к клюнийским реформам. Поэтому любая политика римской курии, направленная против императора, в конце концов, должна была бумерангом возращаться обратно в Рим.

Казалось бы, период порнократии, когда местные князьки регулярно ставили собственных пап, должен был научить римскую церковь простой мысли, что император - это лучшая крыша, но этот опыт явно не пошёл впрок. И я вижу здесь только одно объяснение - сработал механизм отрицания, будь он не ладен. Реформаторы, насмотревшиеся на разврат и беспредел, царившие вокруг алтаря, заняли другую крайнюю позицию. Хватит, мол, теперь папа, как лицо духовное, должен стать главным-преглавным, а императоры будут служить у него на посылках. Но таким ли уж духовным лицом был сам папа?

Примат церкви, оно, может, важно и нужно, но не всё так однозначно по жизни, как хотелось бы думать монахам-реформистам, переселявшимся в роскошные залы Латеранского дворца из своих нищих монастырских келий. Безусловно, папы-клюнийцы были хороши со всех сторон: и умны и благочестивы - прекрасный пример для подражания. Да вот только объявив примат церкви, и начав борьбу за нравственность в церковной корпорации, Гильдебранд и компания, находились в плену у искажённой за века догмы. А в итоге, они полностью отрицали и в упор видеть не желали очевидную плотскую составляющую той организации, за реформу которой взялись.

Объявляя главенство алтаря над троном, клюнийцы совершали самую настоящую подмену понятий. В их-то представлении власть понтифика, конечно, была властью духа, но на самом деле это было далеко не так. Церковь дуалистична в своей природе, как и всё, что создаётся людьми, а потому требование признания верховенства понтифика таило в себе мощнейшее логическое, видное не вооружённым взглядом, противоречие. Сколь бы ни были благочестивы папы-кесари, но стояли-то они не во главе монастыря, а огромной финансовой корпорации, интересы которой были во многом далеки от интересов духовных.

Потому не удивительно, что даже такой железный монах как Гильдебранд был вынужден работать отнюдь не на дух, а на самую что ни на есть плоть. Заявляя претензии на верховенство церковной власти, он оказывался перед очень простой дилеммой. Либо действовать, как действуют все, либо снять или трансформировать свои претензии на верховенство в принципе.



Папа Григорий-Гильдебранд, похоже, как и прочие фанатики-революционеры, вполне искренне возжелалал облагодетельствовать весь мир любыми средствами, и никакие противоречия в собственной идеологической базе остановить его не могли. Он развернул такую бурную деятельность, что исключительно его военными расходами миланский летописец Ландульф объясняет истощение папской казны в последние годы правления Григория.

И снова напрашивается аналогия с товарищем Троцким и прочей революционной тусовкой, которые вытряхивали последние средства из разорённой советской России на функционирование Коминтерна, который усердно перерабатывал все вкладываемые средства в гумус, но никакой мировой революции не наблюдалось и в помине. Что показательно, сие, разумеется, не могло заставить пламенных революционеров хотя бы задуматься о причинах расхождения теории и практики.

Но самое смешное происходит, когда реальность всё-таки побеждает окончательно и даже до самых упёртых доходит очевидное. Тогда бескомпромисные и несгибаемые вроде бы товарищи, клявшиеся на крови защищать дело революции, начинают совершать кульбиты, совершенно несовместимые с собственной же идеологией. Так большевики в своё время учинили абсолютно еретический НЭП, а папа Григорий VII, позже объявленный святым, вербовал самых отмороженных наёмников того времени - норманов, которых сами римляне называли не иначе как «разбойниками».

Объявляя себя борцом за нравственную реформу церкви и примат духовной власти, Григорий одновременно самым банальным образом подкупал римских граждан, «столь жадных к деньгам» и «чья поддержка, однако, необходима каждому новому папе». И тратил на подкуп он весьма не мало. Так в 1083 году Григорий роздал 30 тысяч солидов с тем, чтобы заручиться поддержкой среди римского населения и иметь возможность опереться на него в случае нужды. Даже его ревностный поклонник Герхо из Рейхсберга упрекает папу в потворстве безнравственности римлян и приписывает Григорию вину за развращение римских воинов. Кстати, впоследствии эти горе-бойцы, проигравшие практически все войны, даже отказывались приносить новым папам присягу до получения ими определенной суммы. А со временем такие «избирательные подарки» стали настоящей традицией, и нарушители её, типа папы Луция III, отказавшегося «купить» верность Рима, становились жертвами народного «гнева».

Понятно, что заявления Григория о том, что необходимо утвердить власть духа через власть римской церкви в империи выглядели со стороны как минимум не обоснованно, а скорее даже лицемерно. При всём очевидном уважении, какое выказывалось заслуженному понтифику, с его нелепыми закидонами никто мириться, разумеется, не собирался.

Каждый монарх Европы, достаточно знакомый с буквами, никогда не забывал, что богу богово, но кесарю, всё-таки, кесарево, а посему папа со своими претензиями может смело идти лесом. Идея верховенства власти римского престола противоречила даже тем немногим сохранившимся основам первоначального учения. А несоответствие выдвигаемой идеи и методов её достижения было очевидно многим. Григорию пришлось практически постоянно воевать, а добился он только одного - полностью опустошил огромную казну, за что был в итоге из Рима с позором изгнан. Глава корпорации не должен был забывать, на чём, собственно, эта корпорация стоит. Папа мог бороться за любые идеалы, но зарплаты сотрудникам и выплаты акционерам он был обязан обеспечивать вовремя. Вот и весь, блин, примат духа.

Другой иллюстрацией этой противоречивой природы римской церкви может послужить краткое правление папы Целестина V, основателя монашеского ордена целестинцев. В семнадцатилетнем возрасте Пьетро дель Мурроне стал бенедиктинским монахом. Склонный к отшельничеству, он уединился в дикой гористой местности Монте-Мороне и жил там в строгой аскете, облаченный в грубую власяницу и опоясанный тяжёлыми веригами. Каждый день кроме воскресенья Пьетро постился. Кроме того, четыре основных поста в год он проводил толькл на хлебе и воде.

Однако, как часто бывает в таких случаях, добиться полного одиночества Пьетро не удалось, и к нему стали стягиваться другие отшельники. В 1264 году папа Урбан IV одобрил создание новой ветви ордена бенедиктинцев, позднее получившей название целестинцев. В 1284 году, утомленный заботами об управлении орденом, Пьетро сдал дела некоему Роберту и удалился в Монте-Маджелла. Там он прожил десять лет, пока к нему не явились три церковных сановника, принесших сенсационное известие.

Шли месяцы после смерти папы Николая IV, а кардиналы, собравшиеся в Перудже, никак не могли избрать нового папу. Два француза, четыре итальянца и шесть римлян, разделенные на сторонников двух выходцев из патрицианских семей Орсини и Колонна, никак не могли договориться об устраивавшей всех кандидатуре. Не помогло даже вмешательство Карла II Анжуйского, нуждавшегося в поддержке Святого Престола для завоевания Сицилии. Ситуация казалась безнадежной, когда вдруг кардинал Латино Орсини объявил выборщикам о том, что святому отшельнику Пьетро из Морроне явился Господь и пригрозил, что, если в течение четырех месяцев папа не будет избран, то Он уничтожит церковь. Собравшись на очередное совещание, конклав неожиданно единогласно избрал папой самого старца Пьетро.

Всё, чем занимался аскет Пьетро до сих пор, оказалось абсолютно негодным применительно к деятельности на посту понтифика. А тут еще, узнав о результатах выборов, к ниму поспешил явиться Карл II Анжуйский с сыном Карлом Мартеллом, дабы засвидетельствовать свое почтение. Наивный старичок был окручен и околпачен, и под нажимом Карла Пьетро отказался короноваться в Перудже и пригласил кардиналов в Аквилею, что на границе Неаполитанского королевства - владений Карла. Не дожидаясь прибытия всех кардиналов, Карл настоял на коронации папы. Несколько дней спустя церемония была повторена с полным соблюдением традиций. Это был единственный случай в истории, когда папа был коронован дважды.

Пьетро дель Морроне взял себе имя Целестин V и, что показательно, поселился в Неаполе. Кардиналы, прекрасно понимая, чем грозит курии такое поведение Целестина, попытались убедить его перебраться на территорию Папского государства, но старичок оказался под таким серьёзным влиянием Карла II Анжуйского, что наоборот предложил всей курии перебраться в Неаполь. Сам же он поселился в замке Кастель-Нуово, близ которого имел маленькую келью, похожую на ту, что была у него в Абруцци. Затем Целестин назначил двенадцать новых кардиналов, среди которых совершенно случайно оказалось аж семь французов и трое неаполитанцев. Папа, мало разбиравшийся в традициях и законах, щедро раздавал привилегии и должности. Он попросту не мог отказать "хорошим людям" и мог назначить на одно и то же место трех или четырех человек одновременно. В итоге, за какие-то пол года, дела курии пришли в полный беспорядок.

Ещё более показательна развязка этой истории. Целестин почувствовал, что из-за чрезмерного увлечения мирскими делами его душа находится в опасности и направил кардиналам прошение об отставке. Это тоже был беспрецедентный случай в истории папства. Поскольку папа считался верховным правителем на земле, принимать его отставку было некому. Однако известный каноник Бенедетто Каэтани, руководствуясь здравым смыслом и правом церкви на самосохранение, изыскал возможность дать утвердительный ответ на вопрсо о возможности добровольного отказа папы от должности.

Когда стало известно о решении Целестина, в Неаполе начались волнения. Многочисленная процессия местного духовенства окружила замок, где жил папа, и со слезами просила его продолжить понтификат. Ещё бы! Карл Анжуйский не мог позволить себе упустить такую удачу, как собственный карманный папа. Целестин сначала дал уклончивый ответ, но 13 декабря созвал кардиналов, объявил им о своей отставке и рекомендовал собраться для выбора нового папы. Через девять дней, в соответствии с законодательством, кардиналы избрали нового папу. Им стал всё тот же опытный юрист Бенедетто Каэтани, взявший имя Бонифаций VIII.

И вот тут нашему наивному старичку Целестину пришлось таки осознать, в какой именно реальности он обитает. Бонифаций-то не только отменил все постановления предшественника. Он крайне опасался, что хотя бы тот же Карл II Анжуйский может использовать доброго старичка в гнусных целях подсиживания нового понтифика, а потому повелел догнать старца, шедшего по дороге в Рим в одежде простого монаха и арестовать его, чтобы предотвратить любые возможные попытки использования старикана своими политическими противниками. Вскоре экс-понтифику удалось бежать из заключения и пробраться в свою любимую Монте-Маджеллу, где, скитаясь по горам и лесам, он скрывался от преследователей. Затем он попытался бежать в Грецию, но буря выбросила корабль обратно на берег Италии. Наконец у подножия горы Гаргано преследователи настигли Пьетро и доставили к Бонифацию VIII. Папа же заточил его в келью в замке Фумоне близ Ананьи. Проведя там девять месяцев в посте и молитве, бывший папа Целестин V скончался на 91-м году жизни. В 1313 году новый профранцузкий папа Климент V объявил Пьетро дель Морроне святым и перезахоронил его останки в Аквилее. А мораль сей басни такова: не может святой старец находится в должности понтифика, поскольку понтифик не может позволить себе роскошь быть святым старцем.

Но как бы то ни было, всё-таки наличие у руля корпорации людей целеустремлённых, идейных и аскетичных, то есть привычных к самоограничению, дало поразительные результаты. Ограничивая себя во имя избранной цели, человек способен совершить многое. И даже если добиться реализации самой идеи невозможно, кое-что получится всё равно. Вот и клюнийцам, этим рыцарям духа, удалось серьёзно стреножить рыцарей плоти. Папство в итоге усилилось невероятно, и более того, папские претензии на имперское главенство тут же отразились на общеевропейской политике.



Пока клюнийцы отмывали и очищали от мусора свою Церковь, толерантных арабов на Востоке сменили жуть какие злые турки и начали всячески прессовать христианских паломников. Но самое любопытное, что пришлось это очень кстати. Ещё Григорий-Гильдебранд поддерживал идею идти на восток и отвоевать гроб господень у неверных. Он даже рвался идти туда сам, но параллельно с этим он так самозабвенно воевал с собственными же братьями-христианами в лице германского императора, что ему просто не поверили. Но когда после его смерти всё более-менее устаканилось и пришло к некоторому компромиссу, то оказалось, что идея хороша со всех сторон. Время было кризисное в демографическом плане, и даже если бы внешнего врага не было, то его стоило бы выдумать. И вот десять лет спустя после смерти папы Григория VII папа Урбан II объявил о начале первого крестового похода.

Не будем забывать, что мир тогда был не в пример религиознее нашего, поэтому мотивы идеологические занимали далеко не последнее место. И когда на соборе в Клермоне папа зачитывал свою страстную проповедь, люди вполне искренне кричали: «На то Божья воля! Так хочет Бог!». А тут ещё папа клятвенно объявил о том, что тем, кто поддержит «призыв Христа», он «силой, полученной им от святого Петра», даст полное отпущение грехов. Собственно именно так и родилось слово «индульгенция». И вот эта самая индульгенция занимала вовсе не последнее место в умах крестоносцев. Не будь так, то крестовые походы не начались бы вовсе.

Но вот далее в списке приоритетов шли всё-таки уж очень полезные полезности, которые так и хочется вытащить на передний план современному человеку-материалисту. Во-первых, это были дела торговые. Если просвещённые арабы смотрели на христианских купцов, как правило, сквозь пальцы, то нынешние хозяева Ближнего Востока творили всякие непотребства. Цены на пряности и всё прочее взметнулись к небесам, и так как основными потребителями восточных сладостей были всякие там элиты, то их желание сбить цену на предметы роскоши сбрасывать со счетов никак нельзя. И в этом стремлении были едины как купцы, так и рыцари.

Во-вторых, не будем забывать, что в Европе давненько наблюдался серьёзный кризис демогрфического характера. Если тщательно погуглить, то можно даже найти графики, по которым выходит, что уже к середине XI века рост населения в Европе полностью остановился. Это значит, что в городах от безделья маялось множество обезземеленных крестьян, а в сельской местности ошивалось огромное число всяких там младших баронских детей, оставшихся без наследства, да и просто разорившихся мелких феодалов, которые находили себе дело исключительно в грабеже и разбое.

В общем, кое-что в Европе было явно не ахти. Причём очень не ахти. И для этого тоже есть очень интересный индинкатор. Похоже, что долговая задолженность европейцев серьёзно выросла к концу XI века, и вот под шумок крестовых походов незаметно решалась ещё и эта проблема. Знаете, кто пал первой жертвой крестоносцев, ещё даже не покинувших Европу? Отнюдь не турки. Первыми стали евреи! Почему? Да потому что по христианским законам было категорически запрещено давать деньги в рост, и евреи долгое время оставались пребладающей силой на кредитном рынке. Слова еврей и ростовщик были синонимами.

Крестоносная армия впитала в себя немало профессиональных преступников. Обманщики, воры, тунеядцы, грабители и убийцы, как писал летописец Альберт из Экса, в большом количестве вошли в состав крестоносных отрядов, и гарантированная Урбаном II индульгенция полностью развязывала им руки, поощряя идти на легитимный грабеж и другие преступления. И вот эти люди шли по Европе, проходили по городам, и в этих городах как-то подозрительно часто начинались еврейские погромы. Только в течение мая-июля 1096 года в прирейнских городах погибло от рук крестоносцев до нескольких тысяч евреев, и полностью исчезли некогда процветавшие общины Трира, Майнца, Кельна и Вормса. Тут вообще стоит задуматься. И не только нам. Тут бы надо хорошо подумать господам из всяких там ДжиПи Морганов и Голдман Саксов.

Уж не своих ли кредиторов сдавал горе-крестоносцам папа Урбан? Церковь с одной стороны вела очень серьёзную пропаганду против евреев-иудеев, кои прямо нарушали предписания христианского закона, отдавая деньги в рост. Но при этом даже сами папы-клюнийцы не стеснялись у евреев эти деньги занимать, поскольку иначе финансировать крупные военные проекты было невозможно. Впрочем, занимать и отдавать - это разные вещи.

Папская курия, начиная ещё с Григория VII была в долгах, как в шелках. Известно, что когда папа Урбан II смог наконец-то войти в Рим, где, впрочем, еще оставался проимператорский антипапа, то Урбан остановился в замке семейства Франьипани близ Палатина. Вскоре ему поступило предложение от управляющего Латеранского дворца, который предложил, извините, сдать его папе за деньги. Но Урбан и без того находился по горло в долгах, и выручил его только французский аббат Григорий Вандомский, которому, правда, пришлось продать часть имущества собственного монастыря. И вот именно таким образом, через шесть лет после своего избрания, папа Урбан II вступил, наконец, в Латеранский дворец.

Как видно, борьба за главенство в Империи и так дорого обходилась папам-реформаторам, а объявление крестового похода, несмотря на очевидные политические выгоды, столило бы ещё более огромных средств. Откуда ж было взять денег на такое мероприятие? Ответ на тот момент был очевиден - у евреев. Вполне возможно, что не без помощи еврейского золота клюнийцы и оказались-то у власти. Мы уже упоминали, как в своё время некий крещёный еврей Иоанн Грациан выкупил папскую должность у Бенедикта IX. Так вот капелланом при новом папе Григории VI был как раз наш знакомец Гильдебрант, не постеснявшийся назваться впоследствии Григорием VII. Более того, радетели благочестия монахи из Клюни так и не осудили еврея Иоанна за столь дикую симонию.

На самом-то деле всё могло быть очень просто. Придурка Бенедикта, как никто другой загадившего папский престол своим рапутством и развратом, срочно требовалось убрать в сторону любыми средствами. И если для этого были нужны еврейские деньги, то и хрен с ним. В конце концов, клюнийцы не могли и помыслить о прямом физическом устранении конкурентов, даже если дело касалось такого ничтожества как Бенедикт.

Правда, выкупить папскую тиару - это не мелочь с прихожан собирать. Поэтому вполне логично, что были задействованы иудейские корни крещёного еврея Иоанна, который, может, и стал-то новым папой лишь в обеспечение выплат по кредиту. Такие деньги - это Вам не хухры-мухры, тут нужны гарантии.

Правда, Григория VI быстро убрали, поскольку новые реформы не вызвали воодушевления у старого полуразложившегося аппарата, нежелавшего скрывать ни своих любовниц, ни жизни на широкую ногу. И вот тут еврейские корни нового папы снова сыграли добрую службу. На него повесили всех собак, но реформы при этом продолжились.

И далее своё сотрудничество с ростовщиками клюнийцы не сворачивали. Как-то же надо было финансировать папские войны. В общем, при Урбане, папский престол и так был должен неприличные суммы золотом, а тут ему потребовались и новые займы. И по всему, видать, оказалось проще придумать индульгенцию и отправить опьяневших от безнаказанности разбойников-крестоносцев добывать казну для похода самостоятельно. А заодно вместе с евреями по всей Европе, вероятно, списывались и многочисленные общеевропейские долги, в том числе и папские. А погромы, подобные тем, что произошли в первый крестовый поход, происходили впоследствии регулярно.

И вот какая ещё штука. Слово ростовщик в то время было практически синонимом слова еврей, но ведь не одни же евреи были ростовщиками на самом деле. И когда говорят о том, что крестоносцы грабили евреев, то это может значить, что грабили они всех ростовщиков. Но далеко не все ростовщики были евреями, вот тут и возникают смутные такие сомнения на счёт поголовной еврейскости всех жертв крестоносных бандитов.

Как бы то ни было, но первый крестовый поход на Восток, начавшийся с неслыханного списания долгов, ой, простите, еврейского погрома, оказался самым успешным в истории. Тут Европе, как говорится, пошла масть. Долги оказались списаны, а экономика получила второе дыхание. А под это дыхание открылись огромные торговые возможности, полученные за счёт вытеснения с восточных рынков как турок, так и византийцев. А помимо прочего с Востока в Европу были завезены новые технологии, значительно повысившие производительность труда.

В итоге, городская беднота получила работу и стабильную зарплату в цехах, а правящие элиты сверхдоходы, открывшие дорогу к сверхпотреблению. В общем, можно смело сказать, что деятельность клюнийских монахов на почве укрепления духа привела к самому настоящему расцвету столь призераемой ими плоти, что в который раз доказывает противоречивость одностороннего понимания человеческой сущности.

Напомню, что именно по этому поводу в диспуте с духом плоти Иисус сослался на цитату из Второзакония: «Когда же введет тебя Господь, Бог твой, в ту землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать тебе с большими и хорошими городами, которых ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться, тогда берегись, чтобы [не обольстилось сердце твое и] не забыл ты Господа».

Но могли ли преемники клюнийцев не обольститься сверхдоходами, бурными потоками стекавшимся в казну? Могли ли они устоять перед искушением потратить хотя бы чуток на себя? Способны ли они были шаг за шагом не сменить своего хозяина, не перейти на службу к духу плоти? Вряд ли. Чтобы противостоять соблазну, всегда нужна была очень веская причина, а её, по всей видимости, не было.
bossjak.livejournal.com/10579.html
 
Последнее редактирование:

Raist

Интересующийся
Регистрация
12.07.2011
Сообщения
29
Реакции
0
Поинты
0.000
Re: О гигиене в средневековой Европе.

А в это время в другой части света:

На заре нового века и нового тысячелетия, как ни банально это звучит, трудно отказаться от искушения повернуть голову назад и обозреть пути философии за последние столетия и итоги этого пути, итоги, быть может, даже не тысячелетия, а двух тысячелетий, то есть всей той если и не завершившейся, то завершающейся эпохи, которую обычно называют христианской цивилизацией. Вот философия стоит на распутье между классическим умозрением и постмодернистской деконструкцией. Но постмодерн определяет себя сугубо негативно. Это именно постмодерн, то есть нечто определяющее себя не «в себе и из себя», но лишь относительно «модерна». Но оставим пока деконструкцию модерна в покое и посмотрим на сам модерн.

Как все начиналось! Какие обещания и какие мечты! Пиршество мысли, парение духа! XVII век, эпоха цветущей сложности европейской культуры, если употребить выражение Константина Леонтьева. И вместе с тем эпоха начавшегося болезненного процесса кризиса и разложения христианской цивилизации, длительное время воспринимавшегося как процесс секуляризации и эмансипации. Эпоха Возрождения жила еще во вполне традиционном мире: тождество микрокосма и макрокосма, единый божественный универсум, человек как мера всех вещей – все эти темы, хотя и в иной аранжировке, были хорошо знакомы и Средневековью, и античности. Поэтому
Джордано Бруно вполне традиционен, а Галилей – нет. Джордано Бруно верит в мудрость Гермеса Трисмегиста и египетских жрецов, его бесчисленные и безграничные миры – лишь выражение Бога, который, как писал за сто лет до Ноланца кардинал и член Папской курии Николай Кузанский, есть круг, центр которого – везде, а окружность – нигде. При желании в этой метафоре можно, конечно, увидеть корни more geomethrico XVII в., хотя на самом деле это лишь следствие старинной пифагорейской и неоплатонической традиции онтологизации математики и математических образов. Этот Бог-круг действительно лишь метафора, a more geomethrico – отнюдь нет. Галилей произносит сакраментальную фразу, возражая оппоненту, сомневающемуся в эллиптическом характере движения планет (ведь только круг суть образ небесного совершенства!): «Меня не интересует, какие формы движения совершенны, а какие – нет». И это уже голос новоевропейской науки.

Новоевропейская философия рождалась от многих родителей. Это, конечно, средневековая схоластика, и споры между реалистами и номиналистами еще долго продолжали звучать в спорах рационалистов и эмпириков. Далее, нельзя не назвать весьма странный для современного человека тандем магии и того, что в XIX в. назвали позитивной наукой. Действительно, оккультизм и наука вместе выступали против средневекового мировоззрения, и большинство ученых до поры до времени не имело ничего против алхимии или астрологии. Расхождение магического и сциентистского началось и оформилось все в том же XVII в., хотя не только Кеплер по старинке продолжал составлять гороскопы, веруя к тому же в пифагорейское Число и основанную на нем вселенскую гармонию, но и сам отец новоевропейской науки сэр Исаак Ньютон не брезговал практиковать алхимию и писать комментарии к Апокалипсису. Тем не менее разрыв состоялся, и философия его восприняла: последний маг-философ Джордано Бруно сгорел на площади Цветов в Риме в последнем году XVI в., после чего философия отвернулась от магии и обратилась к математике, которая поистине стала третьим родителем новоевропейского любомудрия, суля ему чудеса аксиоматичности, доказательности и самоочевидной точности.[1]

Чаяния и обетования были так велики! Лишь касаясь устами сказочного пирога метафизики XVII в., сразу же оказываешься очарованным его ароматом, и из глаз начинают литься сладкие слезы восторга, быстро превращающиеся, однако, в горькие рыдания разочарования, рыдания, окрашенные тем не менее сладостью несбывшихся мечтаний.

Все подвластно физике и механике, математика выражает естественный свет разума, все мыслимые отношения соответствуют реальным, из правильного мышления можно вывести правильное знание о реальности. Вот-вот мы получим о Боге и вечности такое же точное знание, как о любом феномене: все подвластно разуму и сам Бог – источник этого разума. Это знание будет вполне доказательным, да здравствует more geomethrica! О Боге, мире и душе – языком и методом аксиом, теорем и лемм! Форма «Этики» Спинозы лишь отразила всеобщее убеждение: другие философы так не писали, но думали точно так же. При этом самое удивительное – это то, что сам Спиноза был уверен, что он действительно мыслит и доказывает геометрически: исторически обусловленная форма мысли была принята за сущность мысли. Мы можем быть весьма скептичны относительно геометрического способа доказательства Спинозы и вместе с тем чтить то видение мира, которое Спиноза стремился обосновать своими теоремами (это вполне чувствовал уже Шеллинг), но для самого Спинозы одно было неотделимо от другого. После Лейбница стало почти казаться, что все тайны мироздания раскрыты и что мы поистине живем в лучшем из всех возможных миров. Вольтер как-то нехорошо шутил по этому поводу и даже написал «Кандида», но философы не обратили на это особого внимания.

Вместе с тем просто зубоскалить по поводу чаяния эпохи цветущей сложности было бы и неумно и жестоко. Это были прекрасные мечтания! И может быть только горько от того, что они так и остались мечтаниями. Мы смотрим на портреты Декарта, Спинозы и Лейбница и думаем: какие умы, какие масштабы, какое интеллектуальное бесстрашие! И все это, увы, вотще!

С другой стороны, XVII век делал великие заявки, которые могли бы быть реализованы (и тогда, возможно, пути европейской культуры стали бы несколько иными), но реализованы тем не менее не были. Речь идет о замечательном китайско-европейском диалоге, начатом учеными-иезуитами, продолженном Лейбницем и завершенном Вольтером. Начало диалога было чревато всеми возможностями, середина обнадеживала, конец оказался весьма скромным.

Деятельность миссионеров-иезуитов в Китае XVII–XVIII вв. являет собой уникальный пример взаимодействия культур Китая конца правления династии Мин (1368–1644) и первой половины существования империи Цин (1644–1911), с одной стороны, и Западной Европы эпохи барокко и французского Просвещения – с другой.

Иезуитские миссии действовали в Китае в течение приблизительно 160 лет между 1600 г., когда в Минскую империю прибыл Маттео Риччи (китайское имя – Ли Ма-доу), и 1757 г., когда цинский император Цянь-лун (1736–1796) своим указом «закрыл» Китай для внешнего мира.

За это время иезуиты, помимо собственно религиозной деятельности и своих придворных обязанностей – большинство миссионеров служили при дворе на тех же основаниях, что и китайские чиновники, составляя календарь или выступая советниками по различным научным (математика, астрономия) и военным (артиллерия) вопросам, – перевели значительное количество самых разнообразных китайских текстов и написали достаточно много сочинений, знакомя Европу с различными аспектами истории, культуры и политического устройства Китая. Важно отметить, что миссионерам-иезуитам был абсолютно чужд европоцентризм; скорее, их можно заподозрить в некотором синофильстве, также получившем определенный резонанс в Европе.

Китай представал в сочинениях иезуитов великой просвещенной империей, если не превосходящей Европу по уровню своего развития, то, по крайней мере, не уступавшей ей. Единственное, чего не хватало Китаю, как были уверены они, так это религии откровения, а точнее – христианства.

Иезуиты усиленно пропагандировали образ Китая как исключительно секулярного общества, в принципе лишенного религии, поскольку конфуцианство, утверждали они, вообще не является религией (это некая гражданская доктрина, политическое учение и нравственная философия), а буддизм и даосизм – всего лишь «грубые суеверия», нужные для простонародья, но презираемые образованными верхами. Проповедь христианства, по их мнению, должна евангелизировать, но не европеизировать Китай, дав его народу то, в чем сам Китай уже давно нуждался. Именно со времен Маттео Риччи, Адама Шалля и Фердинанда Вербиеста в синологию попало представление о китайцах как «народе без религии», кочевавшее из книги в книгу в течение всего XIX в. и в первой половине века XX. По существу, иезуиты оказались первыми изобретателями утопии чисто светского государства. Местом реализации этой утопии (по крайней мере в книгах иезуитов) суждено было стать Китаю.

Европа XVII–XVIII вв. была вполне готова воспринять синологические откровения иезуитов, и более того, с нетерпением ждала таковых. Эпоха великих географических открытий чрезвычайно расширила горизонты мира для образованных людей Запада, а экзотические страны и небывалые приключения конквистадоров и первооткрывателей вдохновляли не только Камоэнса, но и авторов рыцарских романов. Кроме того, зарождающаяся в недрах культуры барокко просвещенческая мысль, уже в лице Монтескье, не желавшего ограничивать поле своей работы Европой, также способствовала исключительному общественному вниманию к китайской саге отцов-иезуитов.

Можно привести множество конкретных примеров интереса к Китаю со стороны знаменитых европейцев XVII–XVIII вв., вызванного трудами иезуитов или непосредственным общением с ними. Достаточно упомянуть знакомство Лейбница[2] с латинским переводом «И цзина», китайского «Канона Перемен», и роль размышлений над последним, в процессе создания философом дифференциального исчисления или синофильство Вольтера, называвшего XVIII в. веком короля Фридриха Великого и императора Цянь-луна. Однако гораздо важнее указать на чрезвычайно существенные социокультурные процессы, если и не вызванные непосредственно культуртрегерством иезуитов, то, по крайней мере, тесно связанные с ним.

Итак, иезуиты утверждали, что а) китайская культура весьма рафинирована, а китайское общество образованно и просвещено не менее европейского общества (если не более его) и б) что китайцы – народ, которому не хватает религии откровения (одни миссионеры считали китайцев полными атеистами, другие признавали у них существование естественной теологии и довольно абстрактной веры в некое Высшее Существо). Первое в глазах иезуитов было, конечно, плюсом, второе – минусом, но минусом, который в сочетании с плюсом обусловливал исключительную важность и перспективность миссии иезуитов.

Понятно, что такая характеристика китайского общества оказалась более чем привлекательной для просветителей, подобно Вольтеру ориентировавшихся на идеалы просвещенной монархии и деистической религии Высшего Существа (Etre Supreme). В результате Китайская империя вообще оказалась страной почти без недостатков. Вот образ Китая, который пропагандировали в Европе иезуиты и который с энтузиазмом восприняли просветители: это монархия, управляемая мудрым государем, подбирающим себе советников и чиновников-мандаринов не по благородству происхождения, а по их достоинствам и заслугам (имеется в виду конфуцианская экзаменационная система кэ цзюй); китайцам незнакома подобная католицизму «религия откровения», основанная на обмане, они почитают Высшее Существо, называемое ими «Небом», и почитают его следованием разуму и добродетели; вместе с тем китайские правители понимают полезность «суеверий» для простого народа, допуская поэтому существование буддизма и даосизма. Этот образ Китая как идеала просвещенной монархии благополучно просуществовал в Европе до первой половины XIX в., когда он рухнул после «опиумных войн» и начался процесс превращения Китая в полуколонию европейских великих держав.

далее на lib.rus.ec/b/213474/read
 

AmirA

Интересующийся
Регистрация
08.02.2011
Сообщения
85
Реакции
45
Поинты
0.000
Re: О гигиене в средневековой Европе.

Спасибо арабам за мыло :i-yes:
Считается, что мыло появилось примерно в таком виде, как мы его знаем сегодня, только в 8 веке н.э., и первыми стали делать мыло арабы. До этого периода не одно столетие люди мылись тем, что можно было достать в окружающей их природе. Например, посыпали голову золой, смачивали водой и получившейся массой промывали волосы. Или пользовались бобовой мукой, глиной, пемзой, ячменной закваской.
Историкам известно, что скифские женщины вместо мыла делали специальный порошок из деревины кедра и кипариса, смешивали его с водой и ладаном. Полученной массой с нежным ароматом они натирали всё тело, а затем скребками удаляли мазь, и кожа становилась гладкой и чистой.
Во 2-м столетии в Древнем Египте варили из буковой золы и козьего жира нечто похожее на помаду и пользовались этим средством для мытья тела и волос.
Твёрдое мыло стали делать арабы. В 8 веке Габир ибн Хайен смешал жидкое масло, козий жир, золу морских водорослей, добавил поташ (щелочную соль) и известь. Через 4 столетия мыло появилось и в Европе. В 1123 году Венецианская республика обзавелась колониями на Ближнем Востоке и вывозила оттуда всевозможные товары, в том числе и мыло.
В 13 веке мыло стали производить уже и в самой Венеции. Однако в те времена оно стояло в одном ряду с медицинскими средствами и было недоступно большинству населения. Да и доктора советовали пользоваться мылом только для обмывания прокаженных, предлагая здоровым людям глину.
Окончательно моду на чистоту в средневековой Европе ввели рыцари, посещавшие арабские страны во время крестовых походов. Часто из Дамаска они привозили своим возлюбленным знаменитые мыльные шарики, на которых были вытеснены полумесяцы, лилии, еловые шишки и пр. – первые «торговые знаки».
С 13 века начинается расцвет мыловарения, мыло стали делать в Англии и во Франции. Интересно, что в 1399 г. английский король Генрих IV даже основал орден, особой привилегией которого считалось мытьё в бане с мылом. Долгое время в этой стране члену гильдии мыловаров под страхом смерти запрещалось ночевать в одном доме с мастерами других ремесёл, чтобы не выдать тайну создания мыла.
В 15 веке появилось ароматизированное дамское мыло с запахом лаванды, розы, майорана, гвоздики. Аристократы начинают умываться и мыть руки перед едой и после посещения уборной. В богатых домах появляются прачки, стирающие одежду с мылом.
Но эти новшества касались лишь открытых участков тела. Мыться полностью, а тем более стирать нижнее белье считалось бездумной тратой дорогого товара. Также существовало стойкое убеждение, что паразиты заводятся у человека только от дурных мыслей, нравственной нечистоплотности, поэтому и мыться целиком было незачем…

добавлено через 13 минут
ну и на правах девушки - о красоте, если это вообще так можно назвать :dirol:

В Средние века наступили черные времена для краснощеких и пышущих здоровьем красавиц. Все мужчины стремились заполучить в жены рахитичного сложения женщин-подростков с узкими бедрами и плоской грудью. Окажись средневековая красотка в современном городе, ее наверняка направили бы на лечение в наркодиспансер. А поводом послужили бы мертвенно-белое лицо (такой цвет достигался при помощи тугих корсетов и масок из пиявок) и расширенные зрачки (прекрасные дамы закапывали в них сок белладонны — растения, содержащего атропин). Были в средневековую эпоху и другие “модные тенденции”: частые обмороки и... беременность. Причем для того, чтобы прослыть модницей, вовсе не обязательно было действительно готовиться к материнству. В продаже имелось предостаточно “искусственных животов”, которые привязывали к телу или пришивали к платью.
Не менее бледные лица были и у японских аристократок. В IX—X веках девушки из высшего общества Японии практически не выходили из дома, так что их щеки и без пиявок были белее бумаги. Большую часть времени они проводили или лежа (читая и сочиняя романы), или передвигаясь на коленях. Волосы отрастали ниже пояса. С их черным цветом прекрасно гармонировали... зубы, которые японки красили черным лаком. Черная краска использовалась и для бровей, которые рисовали почти под корнями волос. Свои собственные при этом безжалостно сбривались.
В XVII веке в Палермо одной из самых популярных женщин была некая сеньора Тоффана. Дамочка придумала отбеливающее средство по уходу за кожей лица, которое окрестили “Aqua Toffana”. Основным ингредиентом “крема” был крысиный яд. Быстро смекнув, что чудо-крем помогает отделаться не только от немодного румянца, но и от надоевшего мужа, жительницы Палермо стали примешивать крем в обеды своих вторых половин. Историки утверждают, что жертвами крема “Aqua Toffana” стали свыше 600 мужчин. Ответственность за убийства целиком и полностью возложили на плечи несчастной “косметички” Тоффаны, которую в 1709 году осудили и приговорили к смертной казни.
Модные тенденции середины XVIII века снова капитально подкосили женские организмы: талии уменьшились до 30—40 сантиметров (благодаря корсетам), а лица побелели так, что дамы стали напоминать вампиров или утопленниц (благодаря белилам на основе ядовитого свинца). Пятна с кожи удалялись при помощи ртути. Головы украшали пышными белыми париками, которые для пущей красоты смазывали жиром, что приводило к появлению вшей и заболеваниям кожи. Ситуацию усугубляли популярные в те годы “гели для волос”, в состав которых входил жир ящериц. Также предметом вожделения красавиц были полоски из мышиной кожи, которые наклеивали на брови. Впрочем, и это еще не все: по совету медиков дамы умывались и купались исключительно в собственной моче. Считалось, что эта процедура смягчает кожу и способствует похуданию.
Свои собственные рецепты красоты были у придворных королевы Елизаветы. Для достижения “интересной бледности” знатные особы в огромных количествах объедались вафлями с содержанием крысиного яда (в России в этих случаях предпочитали пить уксус). Эффект следовал незамедлительно: яд попадал в кровь, и подача кислорода в органы резко уменьшалась. Волосы осветлялись с помощью щелочи, что быстро приводило к потере волос. Впрочем, красавицы не расстраивались: признаки облысения считались последним писком. Другая тенденция тех лет предписывала носить волосы ярко-рыжего цвета — как у самой королевы Елизаветы. Желанный оттенок достигался при помощи смеси из свинца, серы, гашеной извести и воды.
 
Последнее редактирование:
Сверху Снизу